Дней через десять как–то неожиданно окончилась война.
Сообщение о конце войны я услышал в пустой прихожей фруктовой лавки, где давно уже не выставляли никаких фруктов. Более десятка соседей, собравшись под приемником, установленным на пыльной полке, настороженно слушали радиопередачу. Из приемника исходил посторонний шум, и невозможно было разобрать, что там говорили. Иногда доносились обрывки речи, какой–то голос читал что–то тихим шепотом.
Когда передача кончилась, кто–то вдруг произнес над моим ухом: «Проиграли!» Я обернулся. За моей спиной стоял старый аптекарь. Он медленно открыл крепко зажмуренные глаза и посмотрел мне в лицо. Я почему–то стыдливо усмехнулся. Старик, глядя куда–то вдаль, сквозь меня, ясно повторил:
«Япония проиграла». Он сказал это тихо, будто выдохнул, но неожиданность этих слов потрясла меня. Словно ледяной вихрь хлестнул по моей груди. Погасив усмешку, я кивнул старику, тихо вышел из фруктовой лавки и бросился со всех ног домой по странно притихшей полуденной улице.
Не заходя в дом, я направился на задний двор клену. Его пышные ветки бросали густую тень на землю. Я сел под деревом, прислонился спиной к стволу и обхватил руками колени. За амбаром виднелось небо без единого облачка. «Какое голубое!» — подумал я и прошептал тихо: «Япония проиграла…» По спине моей пробежали мурашки. Мне стало как–то не по себе от этих слов. До того они были неожиданными. Проиграла… Значит, войне конец? Потребовалось какое–то время, чтобы осознать это. И когда до меня дошло, что так оно и есть, я удивился своей тупости. Закрыв глаза, стал слушать звуки вокруг себя. Что же означает эта оглушительная тишина? До вчерашнего дня все было совсем иначе. «Вчера и сегодня. Вчера и сегодня», — прошептал я.
«Во всяком случае, теперь я наверняка не умру. Меня не убьют. Потому что война все–таки кончилась. Но тогда что же?» — оторопело подумал я и растерялся. Стало быть, коль я не умру, мне ничего не останется, как жить. И сколько же лет я буду жить? Не один десяток лет, наверное. Не один десяток лет! Мне почудилось, что тело мое отрывается от земли и взмывает в воздух. Я никогда не думал, что мне придется жить так долго. Все мы твердо верили, что жить долго — стыдно. Жизнь мальчика недолговечна, как лепестки вишни, учили нас. И мы должны были умереть года через два–три.
Десятки лет жизни! Я достал прощальное письмо из чемодана, который спрятал в дальнем углу бомбоубежища, и бросил его в огонь очага, над которым варился ужин. Я глядел на белый дым, и душа моя была как чистый лист бумаги. Смерть отдалилась куда–то далеко–далеко. Для чего теперь жить, было непонятно. Все, что происходило со мной до вчерашнего дня, казалось каким–то сном. Я забыл и о смерти, и о прощальном письме. Наоко тоже, по–видимому, забыла меня. Пятнадцать лет моей жизни утекли, как вода из бочки, у которой вдруг вылетело дно. Теперь уж их не вернуть. И ничего не оставалось, как просто плыть, не задумываясь, в бескрайнее, безбрежное пространство, внезапно открывшееся передо мной.
