Возведённый храм превращался в тюрьму. В тюрьму духа и мысли. В тюрьму для братской, истинно христианской любви. Жизнь обращалась в одиночное заточение, где никто не существовал для другого, как завещал человеку Христос. Очень трудно бывало в этой невольной тюрьме. Злоба овладевала, тоска. Враги со всех сторон обступали её, желая отобрать, присвоить себе. Но уже прикован был к этой тюрьме человек цепями корысти и уходить по своей воли из тюрьмы не хотел. Унижения. Зависть. Обиды. Страдания. Кровь.
А ему представлялось, как только в нём пробудилось сознание, что выбраться из этой тюрьмы легко и возможно. Легко и возможно устроить иначе. Уничтожьте собственность и сообща владейте имуществом. Перестаньте весь мир делить на моё и твоё. Восстаньте людьми, какими их видел Христос. С чуткой совестью.
С рыцарской честью. С благородством души. С любовью к ближнему. С милосердием ко всем, кто живёт на земле.
Тогда падёт добровольное заточение, где вы страдаете от страха, от зависти, от вражды. Вы перестанете пить кровь того, кто мало имеет, и проливать кровь того, кто имеет больше, чем вы. Порок перестанет соблазнять и манить. Не станет нужды воровать и обманывать, ибо без денег, без владения землёй и домами не украдёшь, краденого не сбудешь, не станешь убивать, чтобы владеть. В душах умрёт презрение к ближнему, ибо презирают лишь тех, у кого не имеется ни денег, ни земель, ни домов, а ненавидят лишь тех, кто вознёсся выше тебя, и нельзя не любить и ближних и дальних, если все равны и все братья между собой.
Так очевидно. Так просто. Понять эту истину может любой. Нужна только ясная, чистая вера в Христа.
И верил в Христа, жил так, как заповедал Христос, пример подавал; не спешил, понемногу очищал веру в Христа, запачканную жаждой богатства даже у тех, кто молился Ему и проповедовал веру в Него; мешал тем, кто, как Кромвель, хотел отобрать и на месте неравенства, жестокости и вражды воздвигнуть новое неравенство, новую жестокость и новую ненависть и вражду. И за это ждала его смерть. Никого не винил, не проклинал тех, кто приговорил его к смерти. Но продолжал удивляться, отчего его мысль о равенстве и братской любви, которая прямо вытекает из заповедей Христа, не находит отклика в сердцах христиан, почему она всем, кто клянётся, что верит в Христа, и действительно верит в Христа, представляется нелепой и дикой. Они клянутся, что верят в Христа, и действительно верят в Христа и топчут друг друга, лишают ближнего чести и хлеба, сеют разрушение и смерть, живут в страхе друг перед другом и продолжают мечтать о собственном доме, о собственной власти, о собственных доходах и землях, о собственном благополучии, которое всегда оборачивается неблагополучием для других. Только о себе, о своём, когда все мы братья, все мы равны во Христе. Никого не винил, не проповедовал кровь и насилие. Они были слепы. Ему надлежало их вразумить. Не смог, не успел. И потому им на погибель призывается Кромвель. Ему придётся уйти, себя не жалел, страдал, что его мысль о благоразумной, добропорядочной, глубоко нравственной жизни без денег, без собственности, без презренного «моё» и «твоё», может быть, будет забыта людьми, надолго забыта, но всё-таки верил, что не навсегда.
