— Ну как? — услышал он голос Анны.
Она все еще была в своих брюках, хотя лагерная куртка исчезла. Вместо куртки на ней был шерстяной свитер с высоким воротником. В ее лице произошла какая-то неуловимая перемена.
— Что вы с собой сделали? — спросил он.
— Причесалась, — ответила она и слегка подергала волосы надо лбом. — Но не очень-то есть что причесывать.
— Посмотрите, — сказал он. — Ордена рода Штайнхагенов. Слава трех поколений, а может быть, и больше.
— Это не должно приводить нас в умиление.
— Да, нас наверняка. Но, может быть, они тоже поумнеют.
— Зачем вам их ум?
— Чтобы было с кем разговаривать.
Анна оглядела себя в зеркале, одернула свитер. Поправляя ворот, она поймала в зеркале его взгляд. Отвернулась. «Я неприлично пристально смотрел на нее», — подумал он со злостью.
— Вы неплохо выглядите, — сказал Хенрик. Анна спросила с иронией:
— Вы хотели что-то предложить? Он равнодушно бросил:
— Я хотел задать вопрос: не чувствуете ли вы угрызений совести?
— Угрызений совести? Из-за чего?
— Из-за этого свитера. И вообще. Эта квартира, по которой мы рыщем…
Она вышла в соседнюю комнату, он пошел за ней.
— Вы создаете проблемы, — сказала она, рассматривая хрустальные рюмки в буфете.
— Я сказал что думал. Она резко обернулась:
— Почему я должна чувствовать угрызения совести? Может быть, потому, что они сделали меня нищей? Может быть, потому, что они замучили моего мужа, а потом, полуживому, залили рот гипсом и расстреляли? А может быть, потому, что я теперь уже ничем не брезгую, ничто меня не смущает и не поражает? Потому что я вас всех ненавижу?
Раздался звон стекла. Осколки рюмок рассыпались по полу.
— Пусть оно пропадет пропадом, их добро! — закричала она. — Я сейчас все это перебью!
Хенрик схватил ее за руку, Анна вырывалась, но он крепко сжал ей руки.
— Смулка, — сказал он. — Типичный Смулка. Вы правы, но зачем рюмки бить? На станции ждут бедные люди, которые должны получить эти квартиры.
— Отпустите.
«Не отпущу», — подумал Хенрик. Отпустил и прошептал:
— Простите.
Хенрик увидел в глазах Анны слезы. Она повернулась и пошла к окну. Распахнула его.
— Это смешно, — сказала Анна, не поворачиваясь.
— Что?
— Всё. И то, что я разбила рюмки. И то, что вы меня схватили. И то, что через минуту я была вам благодарна.
— Тогда, пожалуйста, бейте еще.
— И эти угрызения совести. У нас — по отношению к ним. Смешно.
— Речь идет не о них, — сказал Хенрик. Анна повернулась к нему.
— Это интересно, — пробормотала она.
