Он бы, наверное, прокричал, завопил имя? А я ничего не сказал, ничего…
И все свершилось…
С тех пор я повторяю себе, что было уже слишком поздно, что даже если бы я крикнул, то это ничего бы не изменило, что я бы взвалил на тебя дополнительный груз невыносимого отчаяния. В эти последние секунды твое сердце было бы наполнено таким ужасом, с которым не могут сравниться все ужасы мира.
Все это я без конца повторяю себе, с того самого дня, с того самого часа: "Слишком поздно… Слишком поздно… Слишком поздно…"
А может, этой ложью я пытаюсь насытить себя, просто поддерживая в себе жизнь…
* * *
Сидя на подножке снодога, Симон мечтал о рогалике, смоченном в кофе со сливками. Он ненавидел и этот лед, и ветер, который не прекращал давить на сознание людей, живущих в Антарктиде. Ветер дул всегда с одной стороны, и своими лапами, закаленными адским холодом, беспрестанно толкал людей, людей и их постройки, антенны, вездеходы, только бы люди ушли, освободили континент и оставили его одного навеки баюкать лед.
Нужно было быть действительно настойчивым, чтобы сопротивляться ветру. Симон больше не мог терпеть.
Он подставлял лицо солнцу и поглаживал щеки, чтобы убедиться, что солнце греет, хотя оно выдавало тепла не больше, чем керосиновая лампа в ледяной пустыни. Ветер пытался сдуть его нос в сторону правого уха, и Симон повернул голову, чтобы получить порцию ветра с другой стороны. Сидя на одеяле, сложенном вчетверо, чтобы его зад не примерз к трусам, шерстяным кальсонам и брюкам, он думал о вечернем средиземноморском бризе, таком теплом, но который считают свежим, оттого что днем царит дикая жара, о невероятном удовольствии раздеться, окунуться в воду, не опасаясь превратиться в айсберг, растянуться на обжигающей гальке… Обжигающей!..
Это казалось столь невероятным, что Симон усмехнулся.
— Сам с собой веду беседу? — спросил Бриво, внезапно появившийся сзади. На животе, поверх толстой волчьей шубы был прикреплен зонд. — Высиживаешь корь?
— Я думал о том, что на Земле есть места, где тепло, — ответил Симон.
— Это не корь, это менингит… Не сиди так, а то последние мозги оледенеют… Кстати, встань, посмотри сюда… — он показал пальцем на экран зонда старой модели, которую он взял для сравнения.
Симон поднялся и посмотрел. Он мало разбирался в технике. Механизм фукционирования человеческого тела был ему понятнее, чем устройство обыкновенной газовой зажигалки. Но за эти три года он привык к изображениям, выдаваемым зондами. Рисунок был похож то ли на срез площадки обвала, то ли еще чего-то. Одним словом, то, что показывал Бриво, смутно напоминало что-то… Но что? Что-то тревожащее, неизвестное, непривычное было в этом изображении.
