Тем не менее, уселись за стол. Андрей разлил, и все выпили, а Дарья Ульяновна, что называется, пригубила.
Где-то после третьей, в этой расцвеченной женщинами компании, я отмяк сердцем настолько, что стал находить Ульяновну приятной и даже начал несколько игриво на неё поглядывать. Ведь не для надзора за нравами она припёрлась сюда среди ночи!
Андрей со своею Нинкой весело щебетали о чём-то своём, магнитофон, включенный с приходом подруг, что-то томно по-французски пел, общий разговор не клеился, и меня дёрнуло пригласить Ульяновну на танец с целью более тесного контакта.
Топтались мы с партнёршей минут двадцать, но выдерживаемое ею расстояние между нами, не позволяло сблизиться даже духовно. В конце концов, я утомился и, поблагодарив Д.У. за оказанную мне честь, спровадил её на место, с которого так необдуманно поднял.
Часа в три ночи Д.У., прекращая эти глупые посиделки, засобиралась восвояси. Подлый Андрей, расчищая себе плацдарм, тут же выдвинул мою кандидатуру в провожатые этого инспектора колонии для малолетних преступников.
Д.У. пошла на выход, а услужливый хозяин сунул мне почти полную бутылку водки. Мол, ему будет не до этого. Можно подумать, что я сам не догадался бы прихватить её, уходя в ночь с таким грузом ответственности.
Процесс провожания свёлся к тому, что мы спорым солдатским шагом допёрли задворками до её панельной девятиэтажки, благо, было недалеко. Когда же стали подниматься по лестнице, я воспрял духом и даже восхитился логичной конспиративностью Д.У. Однако, остановившись на одной из лестничных площадок между этажами, этот дредноут в юбке, дал залп:
– Спасибо. Я пришла. Вы свободны.
Это был крах. Это был конец ещё не родившейся фольклорной песни.
Да чёрт с ней, такой любовью без особого желания! Но куда я попрусь ночью по незнакомому городу? Где же та вшивая гостиница? Где тот Андрей, если шли мы сюда какими-то задами и пустырями, и я ему сейчас вовсе не подарок?
Всё это я униженно размазывал словесными соплями, преданно заглядывая в глаза и ожидая спасительного круга от всё-таки, что ни говори, но женщины.
– Ко мне нельзя. У меня дома ребёнок, – бросила она мне вместо круга кирпич.
Вот тогда-то я и вспомнил богатые возможности родного языка и шагнул к ней, чтобы изустно нарисовать портрет балерины слоновьего стада. Удержала меня бутылка в кармане пиджака, которая нежно толкнулась в грудь при моём порывистом движении.
– Мадам, давайте на прощанье хоть выпьем, – галантно предложил я.
