Даже суровые стражи порядка и безопасности, не покидая своих постов, но не в силах вынести пытку соблазном, самостоятельно развлекались доступной лаской собственных рук. Да кое-кто из более пылких весталок, украдкой просунув руку между складок обрядового одеяния, горячими пальчиками теребил своё, не распустившееся в непорочности, нежное соцветие.
– Клянусь белыми коленями Харит, – говорил, стоя у стены триклиния, сорокалетний претор Друз юной Хрисотемиде. – Твоё тело, сотканное из жемчуга и роз, омываемое по утрам молоком ослиц, достойно богини. Но когда я представлю, как твой стан, подобный телу Дианы Эфесской, и украшенный гирляндами цветов и трав, по вечерам в публичном лупанарии обвивает мерзкими руками какой-нибудь квирит, а его ядовитый червь точит твой благоуханный плод, то готов схватить острую сику и пронзить своё страдающее сердце. О, великолепная! Я изойду слезами, если твоё великодушие не утолит моей печали.
И с этими словами Друз, тайно слагавший по ночам жалостливые поэмы, вместо того, чтобы за несколько сестерций посетить Хрисотемиду в лупанариях притонов Субура и давно утолить свою страсть, наконец-то добравшись до бесплатного угощения, немного присел и начал рукой вводить свой, восставший как родосский колосс, родопродлевающий орган в ещё не очень потрёпанное житейскими ураганами уютное гнездо юной жрицы продажной любви. Девица, привычная к такому роду занятий и не понимающая просительной робости клиента, лишь поудобнее расставила ноги и для напускной скромности, выдернув шпильки из волос, распустила и прикрылась ими словно плащом.
А Друз наконец-то проник в желанный приют мышиной норки своего кумира и начал прытко разрушать её своею сикой до достижения сладких судорог тела и колотья в ногах от неудобства позы.
Тем временем Кальвия, несколько раз доскакавшая на Авле до вершин блаженства, отдохнувшая и уже утомлённая одиночеством, заметила пробегавшую мимо стройную рабыню-фриглянку и, жестом подозвав её к себе, указала на свою, уже славно потрудившуюся и помятую баловницу. Рабыня поняла госпожу и, опустившись между разведёнными и согнутыми в коленях ногами Кальвии, начала вылизывать языком слегка привядшие лепестки и падкий на нежности пестик пышной орхидеи патрицианки.
Возбуждение не заставило себя долго ждать. И тогда Кальвия, повернувшись на бок и уложив фригиянку рядом, но ногами к своей голове, сама уткнулась лицом в её, с жёсткой порослью лоно и, как сразу поняла, никем ещё не востребованное в эту ночь.
