Тот, кто расслоил зал надвое, и в ком играло жаркое бешенство, пошел через головы сидящих, наступая бутсами на руки и ноги, вызывая крики боли. Приблизился к окну и ударом ствола разбил стекло, осыпая осколки на сидящих.
— Зачем? — спросил сидящий старик, тот самый, кого первым углядел в толпе Стрижайло, уже без шляпы, со стриженной седой головой, с колодками, ядовито пестревшими на пиджаке. — Зачем бить? Ремонт был.
— Заткнись, кобель старый!... Мы тебя не замочим, а твои замочат!.. Газом потравят, как Гитлер жидов!... Тебя, мудак старый, от газа спасаю!... — он шел от окна к окну, ногами расшвыривая мешавших детей. Ударял в стекло, водил стволом, звеня осколками, осыпая острые клинья на детские головы. Стрижайло видел, как мальчик схватился рукой за щеку, из-под ладони обильно текла кровь.
Снаружи стреляли. Боевики, окружавшие школу, вели беспорядочный огонь. Рассылали очереди по окрестным дворам, вдоль улицы, обстреливали железнодорожную насыпь, по которой медленно проходил состав, и машинист тепловоза с удивлением смотрел из кабины.
Все было продумано и просчитано. Обнаруживало план. Говорило о замысле, который родился не у этих подвижных, организованных, слаженно действующих исполнителей, а в чьей-то другой голове. Прозорливая, беспощадная, холодная, она управляла не этим захватом, а громадными пластами событий, о которых не ведали люди в лягушачьей униформе. Стрижайло узнавал эту голову с холодными глазами, бледным, чуть влажным лбом, тяжелым подбородком, наполненным разноцветной слизью. Ему казалось, Потрошков наблюдает за всем по незримому световоду, отсчитывает по хронометру время.
В зале появился однорукий боевик с приколотым рукавом. Медленно шел вдоль сидящих, останавливался, тыкал стволом автомата:
— Ты!.. Ты!..Ты!.. — указывал на мужчин, приглашая встать и выйти, — Ты!.. — он ткнул в Стрижайло, задержав на нем выпуклые, словно выдавленные из прорезей глаза. — Ты кто? Осетин? Русский? — спросил он.
— Зачем захватили людей? — спросил Стрижайло.
— Вы не люди, вы крысы. Людей в Чечне убивают, такие, как вы, крысы. Чего сидишь, выходи!..
Осторожно переступая через сидящих, стараясь на задеть провода, Стрижайло вышел на пустое место. Вместе с ним поднялось восемь мужчин, растерянных, понурых, стыдящихся своей беспомощности и пугливости.
— Туда, — однорукий указал на внутреннюю дверь. — Принести столы, стулья, разный шультуль-мультуль. Заложить окна. Бойницы оставить. Будем ваших ментов мочить! — и погнал их из зала.
