— Груз гуманитарной помощи... Вода и детское питание... Международных организаций... Пропустить на территорию школы...
На эти металлические звуки, доносящиеся из чрева железного робота, вышел "Снайпер". В руке его был мобильник:
— Убери "матюгальник", понял?.. Раздолбаю из гранатомета... Если пошлешь этих московских пидеров, уложу их прямо на дворе... Ты знаешь мое требование — ко мне Президента России... Пусть берет президентский самолет и п...рит сюда... В противном случае, к вечеру перестреляю половину заложников... Не надо им никакой воды и питания... Они объявили сухую голодовку и требуют приезда Президента...
Он захлопнул шкатулочку телефона и насмешливо оглядел лежбище страдающих людей. И это не была насмешка садиста, а ирония профессионала, превосходящего в своем мастерстве растерянных дилетантов.
Стрижайло чувствовал, как высыхает его тело, как испаряются бесчисленные частицы влаги, и от умерших клеток остаются сухие оболочки. Каждая клетка, умирая, источала корпускулу страдания. Казалось, высыхают глаза, спекаются внутренности, истлевают легкие, из обугленного рта вырывается синий огонь, и скоро он превратится в плоский, обтянутый кожей скелет, один из тех, что оставляет за собой бредущее по барханам племя. Но чем невыносимей была плотская мука, тем восторженней становился дух. Словно жар порождал просветленный бред, в котором сияло посетившее его ночью прозрение. Он — пастырь, разделяет со своим народом мученическую судьбу. В глубине любящего сердца прячет Христа — не выдает мучителям, спасает Спасителя, сберегает его от второго распятия.
В этом просветленном бреду становилось несомненным, что рядом с ним находится сын, чудесным образом перенесенный из "иной жизни" в "эту". С этим чудесным перенесением кончилась двойственность его бытия, две их жизни встретились на перепутье истории, вместе, отец и сын, совершают вселенский подвиг.
Осторожно, чтобы не спугнуть это похожее на молитву знание, он обратился к мальчику:
— Пить хочется, правда?
— Да, — кивнул мальчик, облизав пересохшие губы, и на его тонкой шее страдальчески вздулась синяя жилка.
— Сейчас бы к нашему ручью пойти, под гору. Там вода чистая, сладкая, прозрачная. Каждый камушек виден.
— К какому ручью? — спросил мальчик, подымая большие, черные, окруженные длинными ресницами глаза.
— Или к колодцу. Помнишь, как пошли ночью, достали ведро, а оно полно звезд? Вода в ведре чуть колышется, звезды плещутся, а мы любуемся. Мама сказала: нельзя пить студеную воду, горло заболит. А я сказал: если со звездами пить, не заболит. Мы выпили, и не заболело. Ты помнишь?
