И только когда Корытин вразвалку направился к возчикам, он вдруг почувствовал сильное беспокойствие и понял серьезность ситуации. Комиссия тоже приумолкла в ожидании: найдется или не найдется человек, способный застрелить полтора десятка лошадей? Нет, это был не праздный интерес…
Конечно, как ни говори, а конь — та же домашняя скотина, вроде овцы или коровы. Ведь на что корова близка крестьянину — и кормилица, и поилица, а режут на мясо.
И все таки конь есть конь — далеко не каждый осмелится поднять на него руку…
Ну да — так оно и есть: отказываются наотрез, машут руками, отплевываются. Хотя нет, предложения, кажется, не оправдались: какой-то белоголовый парень в сиреневой майке перемахнул через прясло, и вот вдвоем с Корытиным они уже шагают к ним. Кто такой выискался?
— Гошка Полторанин! — с досадой прошипел дед Спиридон. — Ну этот и тетку родную на сучок вздернет, отпетый обормот.
Корытин подвел парня к комиссии, почесал пятерней бороду, буркнул:
— Вот привел.
— Нашелся-таки Федот. — Денисов неприязненно, но с любопытством оглядывал щеголеватого парня: модная футболка, плисовые штаны с напуском, ухарская гармошка на сапогах. Прямо-таки деревенский фраер-муха.
— Федот, да не тот, — опять глухо, в бороду сказал Корытин. — Он, видите ли, заявление имеет. Ну говори, чего зенки таращишь! — Корытин подтолкнул возчика в спину, но тот лишь качнулся — стоял крепко, с моста не шагнул.
— Вы меня не пихайте, — огрызнулся парень. — И вообще, грубость есть пережиток капитализма. А молодежь надо воспитывать добротой и лаской, а также пламенным словом. Правильно я говорю, товарищ Денисов?
— Ну, ну, — усмехнулся тот. — Ты дело говори, не ерничай. И руки из кармана вынь.
Волосы у парня были удивительно белые, даже казалось, какого-то неестественного, неживого цвета. Будто пук пряжи, вымоченной в известке. Уж не химичит ли, подумал Денисов. Они ведь сейчас и завивку, и окраску делают. Вон дочка накурчавилась под барана на целых шесть месяцев.
— Давай высказывай, мы тебя слушаем.
— Один момент, сперва обмозговать формулировку надо. — Полторанин картинно дрыгал ногой и морщил лоб, изображая «работу мысли». Откровенно рисовался, наглец. Потом поплевал на пальцы, пригладил соломенный чубчик-челку и начал со счета: — Заявляю первое: этих лошадей убивать не имеете права. Их надо лечить. Заявляю второе: ежели лошадей убьете, напишу в Москву справедливую жалобу лично товарищу Ворошилову. И третье: отдайте всех этих лошадей мне. В просьбе прошу не отказать. Все.
