— Вот, брат, оказия. Зарежь — не знаю, что мне с государственной машиной этой самой делать. Ленин говорит такую штуку: «создавая, мол, новые формы государственности, революция должна сломать, уничтожить старый аппарат управления». Заметь — «уничтожить», а не переформировать. И вдруг, представь, представь, друг Петя, беру я (книгу Р-ра-бинд-ра-ната Тагора. Думаю себе, чорта ли я хуже других, надо же знать, как в Индии работают. Открываю… и что же ты думаешь!? Дама одна индийская хочет, значит, на основах самоопределения народов, юбки английские там спалить, а магараджа, муженек ее, значит, и говорит: «К чему говорит, этот жертвенный костер, не лучше ли, говорит, что-нибудь создать, чем разрушать». Жена его, однако, бабочка не глупая и возражает резонно: «Возбуждение, говорит, разрушения, говорит, дает силы и на созидание». А муженек свое гнет. «Это, — говорит, — похоже на то, как если кто-нибудь стал бы утверждать, что дом нельзя осветить не поджегши».
Ну, тут, брат, завалил я книгу поскорей в уголок и сверху половиком прикрыл, стерву этакую. Как ты думаешь, меньшевик этот самый. Ра… бинт… да… ната?!
Петька, ухмыляясь, прислушивается одним ухом к тому, что говорит Митюшка, другим — к возне и придушенному шепотку в чуланчике под лестницей как раз за досчатой стенкой против Петьки. Видал он, как Нинка и Гришка в чуланчик юркнули, и усмешка его — не то к митюшкиным словам относится не то к возне за стенкой. Угрюмый, усталый, думает или дремлет в углу на диванчике Джега. Вдруг прошуршало около него — пропело:
— О чем это вы задумались, товарищ Курдаши?
Поднял глаза. Утонул в ласковой синеве встречного взора.
Не дождалась ответа. Села рядом. Улыбка вдруг пропала.
— Послушайте, товарищ Курдаши… я вас хотела кой о чем спросить. Я думаю… — Опустила головку. — Я думаю… вы… мне кажетесь таким, который ответит так, как нужно. Ну вот… Скажите… мне показалось… Ну почему вы так нехорошо на меня смотрите? Зачем этот косой взгляд, товарищ Курдаши? Чем я его заслужила? Почему, во второй раз встречая меня, вы не удостаиваете меня, я уже не говорю просто вежливого слова, но даже взгляда… Я, пожалуй, угадываю, отчего это. Но, товарищ Курдаши, неужели для того, чтобы быть честным и дельным работником, надо обязательно одеваться в половики и не чесать неделями головы? Голосок, звеневший обидой, дрогнул и осекся, Джега подпрыгнул на диване, уставился на нее, смешался как школьник, застигнутый учителем со шпаргалкой в руках.
