Слово «скажи» Бродкин произнес очень мягко, и опять Трузенгельду послышалась насмешка.
— Что тебе за дело, Володья? — Трузенгельд невольно передразнил Бродкина. — Я имею дело с людьми, я договариваюсь, я рискую.
— Рискуешь? Э!.. Рискует тот, кто вкладывает капитал! Тот рискует по-настоящему, а маклер? Ф-фа! — И Бродкин дунул на ладонь, с которой вспорхнула воображаемая пушинка. — Раз — и маклер считает свои комиссионные. Он больше ни о чем не думает. Маклер собирает там, где не сеял, — изложил Бродкин одно из положений своей самодельной политэкономии.
— Я работаю на собственном капитале, — возразил Трузенгельд. — И этот металл мною куплен.
— Покажи! — Бродкин протянул руку с длинными мохнатыми пальцами.
— Что? Я буду носить, с собой в кармане? — парировал Трузенгельд.
— М-мм?.. — недоверчиво и вопросительно проворчал Бродкин и предложил: — Двадцать… — он косил глаза на Трузенгельда, — шесть!
— Ты хотел бы лишить меня и полтинника? — спросил Трузенгельд.
— Зачем, Миша!. Бери свой полтинник, иди с богом, не теряй времени.
— Двадцать семь и девяносто пять, — сбросил Трузенгельд пятачок.
Сторговались они через пылких полчаса, наговорив один другому немало колкостей и совершив десятки покушений на остроумие. А после соглашения о цене возникла проблема расчетов: Бродкин требовал кредита на неделю, Трузенгельд — расчета наличными.
— Ага, Миша, — торжествовал разгоряченный Бродкин, — я же тебе всегда говорю: ты только маклер, у тебя нет своего капитала, ты торгуешь воздухом, ты имеешь на моем капитале!
— Мои деньги сейчас в другом деле, — неудачно возразил Трузенгельд, защищаясь от тяжкого обвинения, а Бродкин вовсю пользовался ошибкой продавца:
— Та-та-та-та! Значит, один оборот ты делаешь на свои деньги, а другой на мои? Ах, ты!.. — Бродкин обратился к своей привычке ругаться сквернейшими словами. — Ты еще и не видел того металла, который мне предлагаешь, вот что! Что? Ты хочешь, чтобы я тебе выписал чек на Госбанк? Получай! — И Бродкин состроил Трузенгельду кукиш.
Трузенгельд вернул ругательства с процентами и предложил Бродкину два кукиша, но торг вернулся опять к цене.
Изощряясь в доказательствах, волнуясь, споря, будто бы дело шло о жизни и смерти, они разошлись вовсю и «жили» полностью. Бродкин забыл о больной печени, жестикулировал, бегал из угла в угол, выгнав комнатную овчарку Лорда, чтобы собака не путалась под ногами. Трузенгельд ковылял на месте, переваливаясь с длинной ноги на короткую и становясь то выше, то ниже.
