Все хорошо! Женщина отдыхала, приводила, насколько это возможно, платье и лицо в порядок. Она пойдет медленно и обсохнет. Ее занимала новая забота: как устроиться, чтобы этот мешочек прошел через руки Леона, а не Гавриила Окунева? Вспомнив свои страхи, она хихикнула:
— Что, девонька, крута горка, да забывчива? — Сейчас Антонина была способна опять итти за золотыми посылками. И обулась с левой ноги, и кошка дорогу перебежала, и месяц не с того плеча видала? — потешалась она над собой.
— Эх, ты!.. — Она обругала себя позорнейшим для женщины словом.
С вокзала Антонина отправила телеграмму в адрес брата мужа, Гавриила Окунева:
«Здорова устроилась хорошо пишу целую Маша».
Кстати сказать, отправителем только что полученной посылки значился некий Стефан Тарасович Сергиенко, лицо реальное в той же мере, как Нина Кирсановна, Мария Дубовская — Маша и некоторые другие.
Встречался как-то Александр Окунев с одним приятелем, работавшим в сорок втором или в сорок третьем годах, в военное время, в органах связи. Приятель рассказывал, что даже тогда военная цензура не досматривала сплошь все почтовые посылки. В мирное же время почтовые отправления неприкосновенны.
Поглядев секунду-другую вслед Антонине, которая неохотно шла вихляющей на высоких каблуках походкой по платформе г-ской станции, Александр вернулся на свое место в вагоне. Он не пытался представить себе решения и действия, которые могут сделаться необходимыми, если завтра не придет условная телеграмма из Г-т. Планы «на случай чего» были составлены в свое время, не забывались и, подобно мобилизационным планам, получали коррективы в меру изменяющихся обстоятельств текущего момента. Так или иначе, Окунев никакой «осечки» от посещения Антониной Г-т не ждал.
Александр был, если можно так выразить его путанное и не слишком трезвое отношение к жизни, фаталистом в силу обстоятельств. Судьба! Будь, что будет!.. Эти слова, являющиеся по смыслу, который им придают люди, подобные Окуневу, выражением пошлейшего компромисса со всяческой подлостью, были свойственны языку Александра. Никакой философии они не отражали. Нечто вроде случайных подпорок гнилого забора. Заплаты из мешковины на ветхих штанах.
Попытки спрятаться за судьбой помогали очень мало, сколько бы раз Александр ни повторял их. В его представлении о судьбе отнюдь не залегал разработанный и внушенный рядом поколений утешительно-стойкий фатализм настоящего, убежденного исламиста. Как бы ни прятался Александр Окунев, он знал: преступник. Его фатализм был своего рода бюрократической отпиской от самого себя.
