В этом человеке я узнал князя Голицына. Все, за исключением троих, были в военных мундирах.
— Как фамилия? — спросил хриплым голосом военный с жирными отвислыми щеками, и из темно-красного куска мяса впились в меня серые глазки.
— Жмуркин, — прикинувшись дурковатым, ответил я громко и немного испугался, а главное — не узнал своего голоса, так как он из тенора перешел почему-то в бас.
— Жмуркин? — переспросил военный и быстрее забегал по мне глазками.
— Ананий Жмуркин, — подтвердил я и ближе подошел к столу.
— Стой! Ну, Жмуркин, говори, чем болен? — поднимаясь от угла стола и подходя ко мне, спросил седой господин в штатском.
— Годен, чего там! — бросил равнодушно военный и отвел от меня серые глазки в другую сторону, на человека, сидящего над грудой списков.
— Я же болен, — сказал я и больше испугался своего голоса.
— Чем? — спросил доктор и взял меня за нос, да так, как берут лошадей, когда им глядят в зубы, чтоб узнать, сколько лет. — Ну?
— Грыжа в левом… Голова… и…
— Ладно, ладно. Ну-ка, присядь. Надуйся.
— Только осторожнее, — засмеялся князь Голицын, — не испорть нам воздух, а то он и так здесь крепок от вашего брата.
Я все это проделал охотно, с полной верой, что меня оставят и отпустят; как негодного, на все четыре стороны, но этого не случилось, и доктор повторил слова воинского начальника:
— Годен. Пошел вон!
Я с наигранной наивностью возразил:
— Она, грыжа-то, очень болит, в особенности…
— Болит? — спросил доктор и, поиграв губами, переглянулся с воинским начальником. — Ничего, голубчик, царю ведь идешь служить, а не кому-нибудь, — этим должен гордиться. Пошел! — и похлопал меня по голому плечу.
Я как ошпаренный вылетел из приемной, а главное — все в глазах моих кружилось, ходило ходуном. Когда я вышел, меня окружили мобилизованные и стали было поздравлять:
— Жмуркин, поздравляем!
— Ну как, братец, дело-то? Чистая? Вот хорошо таким родиться!
— Иду, — выдохнул я и бросился одеваться.
— Идешь? Куда? К бабе под подол?
Я молчал. У меня дрожали руки, подбородок и давно шевелилась и топорщилась бороденка. Я никак не мог одеться.
— Взяли? — спросил один мужик, огромного роста, с большой рыжей бородой.
— Взяли, взяли! — передразнил Евстигней. — Разве ты не видишь: мужика лихоманка трясет, а ты, как сорока, затвердил свое — взяли да взяли, точно тебе легче от этого будет.
— Мне-то что, ежели бы меня оставили, — огрызнулся мужик и отошел в сторону.
— Обожди, и тебя возьмут, — бросил Евстигней и дико заорал:
