… со старшим механиком, то есть, продумали превентивные меры. Сейчас вся команда, за исключением женщин, конечно, под руководством штурманов займется стяжкой парохода канатами. Приступить к работе!
Решительный тон капитана мне понравился. По правилам хорошей морской практики, худшее из всех действий – это бездействие. И в решении Пахомова, по крайней мере, проглядывала какая-то логика. Хотя я сильно сомневался, что несколько стальных и синтетических канатов могут серьезно повлиять на прочность корпуса.
По швартовому расписанию место третьего помощника капитана на полубаке, поэтому я сразу направился в носовую часть. За мной следовали матросы с боцманом, и Юра со своим подвахтенным. У разлома мы помедлили. Сварка на одном из листов отвалилась полностью с трех сторон и освободившийся лист медленно, но заметно, перемещался взад-вперед, словно одеяло над телом ровно дышащего человека. Кусок сварки на втором листе стрельнул маленькой серебристой пулькой и упал к моим ногам. На полубаке боцман отпер двери форпика, в котором хранились канаты, и мы взялись за работу. Гафаров сразу напросился добровольцем в кормовую команду. Юра должен был быть рядом со мной, но тоже исчез.
– До берега-то далеко еще? – спросил Гудков, оглядывая с высоты своего роста пенистую поверхность океана. – А если на шлюпке добираться?
– Держи канат, шлюпочник, – сердито оборвал я.
Главное было – не допустить паники. Особенной надежды на шлюпки в бушующем океане у меня не было. Гораздо больше шансов на выживание дают надувные спасательные плоты, но все они находились на палубах надстройки, отчего на полубаке я чувствовал себя особенно неуютно. Я изо всех сил подгонял моряков и хватался за работу сам. Мы протянули по четыре каната с каждого борта до середины парохода, к месту разлома, и передали их кормовой команде, чтобы оттащить обратно на нос канаты, притянутые с кормы. За нашими действиями наблюдали капитан и старший механик, обсуждая, что будет, если сквозь листы и палубу просверлить дырки и притянуть листы к палубе болтами.
Щель расширялась.
И тут я увидел Юру. С пакетом в руках.
– Евсей Кондратьич, – позвал он деда.
– Да погоди ты! – отмахнулся тот. – Потом. Не видишь, я занят.
Юра пожал плечами и отошел в сторону.
– Ты где был? – спросил я. – Берись за канат. Да брось ты этот пакет! Что там?
– Ладно.
Юра опустил тяжелый пакет на крышку трюма, бумага разошлась и сквозь нее посыпались электроды.
Дед повернулся к нам, и его лицо, а затем шея и даже руки начали медленно наливаться краской.
