– Может статься так, что скоро мы переместимся с южных рубежей на западные, – тихо проговорила Нина, выключая коробку рации. – Ты как думаешь, мама?
Мать выглядела усталой. Тонкая складка залегла поперек лба, между бровями, делая ее лицо немного сердитым, но серые глаза оставались безмятежно прозрачны. Увидев дочь, она не улыбнулась, не заговорила, а лишь приветствовала свое дитя коротким наклоном головы. Перед Матерью на влажной от измороси столешнице, на большом деревянном блюде были выложены куски белого сыра и плоские постные лепешки, испеченные Ликой по дедовским рецептам. А вот кофе был бразильским, сваренным по-турецки, на горячей золе. Чашка матери опустела и, перевернутая вверх дном, ждала своего часа на белой, бумажной салфетке. Нина сглотнула слюну, беспокойно поглядывая на черную коробочку полевой рации, которая пока молчала.
Она давно привыкла к кавказской кухне. Домашняя горячая еда всегда являлась для нее деликатесом. Готовить она не любила, а скромная пища приграничных кордонов не радовала разнообразием. Нина умела удить рыбу и выслеживать зверя. Нина отлично лазала по скалам. Нина могла сутки напролет не сходить с седла и не чувствовала себя обессиленной, когда конь под ней валился с ног. Нина не помнила Третьей мировой войны и не знала крестильного имени своего отца. Братья назвали его Ноем. Мать никогда не упоминала о нем с тех пор, как после окончания войны их семью отправили на жительство сюда, за черту оседлости, в те места, где ныне находятся границы империи, где обитают долгоживущие.
– Как ты, мама? – тихо спросила Нина.
– Здорова, – тихо отвечала Мать. – Но Лика…
Она замолкла, услышав шаркающие шаги. Из-за завесы тумана, с той стороны, где темнел каменный бок их дома, явилась Лика. Нина уставилась на знакомую сутулую фигуру жены ее старшего брата. Лика подобно всем уроженкам этих мест выглядела немного старше своих пятидесяти. Она ссутулилась и раздалась вширь, на ногах ее выступили синие вены, кисти рук сделались красными, черты смуглого лица обострились и приобрели свойственную всем уроженцам этих мест свирепость, но темно-карие живые глаза смотрели весело. Невестка Нины забавно коверкала русский язык и, неизменно стесняясь этого, была молчалива. Вот и сейчас, коротко бросив:
– Гамарджоба! – она грузно опустилась на скамью рядом с Матерью, знаками предлагая золовке кофе.
– Зола остыла! – отозвалась Нина.
– Не волнуйся! Я разожгу!
Мать, прожив долгое время на южных рубежах Империи, переняла у местных жителей и привычки, и манеру одеваться. Она носила длинные платья и большие шали, она любила лошадей и старинное стрелковое оружие, она сторонилась чужих мужчин, никогда не поднимая на них взгляда. Да и со своими вела себя строго, неизменно наотрез отвергая сватовство. В селе Мать почитали красавицей. Большая и сильная, она не утратила девичьей легкости в движениях и свободно справлялась с любой работой. Лицо Матери оставалось гладким. Сколько Нина помнила себя, оно не менялось, оставаясь все таким же светящимся и ярким, подобно полной луне.
