Вера Кузьмовна одобрительно кивала в сторону Винниченковой хаты:
– Грыша прийдэ, а батько доглянутый. А як же ж… Ты ж з ным друг. Грыша прыйдэ, а тут друг закадычный. Вы з ным и выпьетэ, и поговорытэ. А як же ж… Як люды… Молодэць, Нишка! А баб дурных нэ слухай! Бабы говорять: еврэйчик наш ночуе в полицайський хати. А шо? Дмытро на хорошому счету до войны був. И писля вийны на хорошому став. А в вийну… А шо в вийну? То ж дирка. Дирка, кажу, вийна. Дирку зашили жиламы и дали живэмо. Правыльно, Нишка?
Я не отвечал, но видом показывал, что обсуждать не намерен.
Я рассчитывал, что как только появится Янкель, бабы мне скажут. Тогда уже я перееду к нему. И начну восстанавливаться на новом месте. Янкелю можно доверить всю подноготную. Как он к ней отнесется – я старался наперед не размышлять.
У Винниченки я прожил неделю. Когда я мучил Винниченку, во время резких движений моя рубашка треснула на спине и под мышками. Ниток-иголок я не нашел. Гришина одежда пришлась мне как раз. Хоть и плоховатая, но чистая. Выстиранная еще Мотрей.
Каждую секунду я ждал, что Дмитро Иванович подаст осмысленный голос.
И вот случилось.
Когда я давал ему напиться, он посмотрел на меня удивленно:
– Нишка? Зайденбанд?
– Я.
– Прыйшов! Я знав, що прыйдэш. Нишка. От зараз я встану! Зараз!
Винниченко сделал попытку подняться. Раз. Второй. Третий.
Сел, свесил голые ноги.
Уставился на меня:
– Нишка, шо ты тут робыш?
– Вас смотрю. Вы ж болеете, а я вас смотрю. Кормлю.
– Ну-ну… А я шо, спав?
– Болели вы, Дмитро Иванович. Сильно болели.
– А тэпэр шо, нэ болию?
– Теперь нет. Теперь вы здоровый.
Я на всякий случай надбавил оптимизма в свое сообщение. И Винниченко поверил. Слез с печки. Дошел до стола. Там и картошка, и сало, свежие огурчики и яйца вареные. Вера Кузьмовна дала.
Поел.
Сидит как на иголках.
Я спрашиваю:
– Что такое? Может, вам помочь? За большим делом надо? Так не стесняйтесь, я вас кругом уже изучил, и спереди, и сзади. До уборной доведу под ручку.
Пошли во двор. Но Винниченко не имел в виду уборную.
Остановился, оперся на мое плечо, и крепким ненатуральным голосом говорит:
– Ось тэпэр буду жить!
Сказал, меня оттолкнул и твердо стал своими босыми ногами на траве. Раздетый, разутый, грязный, аж запах по воздуху льется неприятный. В хате вроде принюхались. А на солнце слышно сильней.
Я говорю:
– А раз будете жить, так давайте грязь смывать общими усилиями. Хватит размазывать.
И так громко сказал, чтобы соседские бабы слышали. Как раз опять собрались возле тына. А то как мертвому помогать, так их нету. А как шептаться насчет гигиены – они первые.
