Когда мы вышли на крылечко, тетя Дуняша троекратно поцеловала меня и сказала:
- А может, и хорошо, что ты уезжаешь отсюда. - Прихлопнув по плечу, толкнула в сторону бабушки, которая стала неподалеку от нас с приподнятой к глазам ладонью и кликала:
- Ванятка, где ты. Поди-ка сюда, последний раз погляжу на тебя.
Когда я подошел, бабушка сразу завопила:
- Ох, улетает мой серый воробушек, ох, во чужие края предалекие!
Покончив с причитанием, она вытерла серым платком выцветшие глаза и стала наставлять меня.
- Плохих людей сторонись, - говорила она, - к хорошим ближе держись.
Пока я был на крылечке, на дворе стоял сплошной вой. Ребятишки выли, бабы причитали, перебирая все мои наилучшие стороны, и причитали они так складно, будто пели грустную песню. Молчала одна тетя Дуняша.
Хотя на дворе было очень морозно, она стояла простоволосая и не отрывала глаз от меня, и мне показалось, что она с завистью смотрела на меня.
Наконец из сарая вывели Буренку, привязали ее к оглобле сытого мерина дяди Гордея. Меня посадили на сани, и покатили мы с дядей Гордеем в неведомый для меня край.
Наша старенькая избенка последний раз жалостливо посмотрела на меня тусклыми окнами и скрылась за поворотом дороги. Потом из-за какого-то забора выглянула она еще раз, показала старую соломенную крышу, похожую на голову пьяного старика, и, наконец, чужие дома закрыли ее от меня. Выехав за село, дядя Гордей свернул лошадь в сторону Мокшанки: там мы должны были оставить Буренку, а сами поехать дальше в город.
Пока перед моими глазами виднелось родное село, я все время плакал, вернее не плакал, а только всхлипывал.
Дядя Гордей глядел, глядел на меня и сказал:
- Будет тебе, басурман! Чай, не к дьяволу на рога тебя везу, а в комиссарское заведение.
После его слов мне стало легче. Видимо, слово "комиссарское" подействовало на меня успокаивающе.
Я прижался плотнее к спине дяди Гордея и подумал: "Неужели я буду всамделишным комиссаром? Конечно, буду, коли так говорят большие".
И тут же я представил себя комиссаром. На мне широкие, как у Фильки-солдата, галифе, через грудь - крест-накрест ремни, на одном боку - острая сабля, а на другом - наган в кожаной сумке. И вот в таком грозном виде я уже шагаю по родному селу.
"Что это за комиссар появился в нашем селе? - шушукаются люди. - Да это, никак, Ванятка Остужев вернулся из комиссарского заведения?"
"Смотрите, каким раскрасавцем стал!" - ахают бабы.
"А сабля-то, сабля у него, что твоя икона блестит!" изумляются мужики.
