Верный способ сделаться душой общества и снискать всеобщую любовь и уважение… с примесью легкой судебной ответственности.
№ 1. Жалоба:
«Сегодня в супе мною обнаружены грязная веревочка и кусочек кирпича. Прошу принять меры.
Возмущенный».
Резолюция:
«А ты что ж хочешь, чтоб тебе за двугривенный в супе плавали золотая цепочка и драгоценный камень? Хи-хи! Слопаешь и веревочку. Ничего!
Администрация нарпита».
№ 2. Жалоба:
«Прошу обратить внимание на то, что служащие, подавая пищу, кладут в нее пальцы рук, что является весьма негигиенично и даже противно».
Резолюция:
«Скажи спасибо, что кладут пальцы рук, а не пальцы ног! Впрочем, если не нравится, можешь не обедать. Тоже нашелся аристократ!
Администрация».
№ 3. Жалоба:
«Между подачей первого и второго проходит более часа времени. Эту ненормальность надо устранить».
Резолюция:
«И дурак! У нас в театре тут одна пьеска шла, так там между первым и вторым действиями проходит два года, и то никто не жалуется, а ты лезешь с претензиями! А чем мы хуже театра? Отчипись!
Администрация».
Пользуйтесь, товарищи, на здоровье! Накладывайте резолюции! Благо при проверке голов администрации нарпита клепки не все оказались налицо.
1926
Их было двое – прозаик и поэт. Имена не важны, но они ели.
А в соседнем номере этой громадной, запущенной, похожей на взломанный комод гостиницы, полной пыли, зноя, кавалерийского звона и пехотного топота, на полосатом тюфяке сидел голый приват-доцент Цирлих и читал Апулея в подлиннике. Он окончил университет по романскому отделению, умел читать, писать и разговаривать на многих языках, служил по дипломатической части, но ему очень хотелось кушать.
Бязевая рубашка с тесемками и мешочные штаны с клеймом автобазы висели на гвоздике. Кроме этих штанов и этой рубахи, у филолога Цирлиха ничего не было, и он берег их, как барышня бальный туалет.
У соседей ели. Он отлично представлял себе, как они ели и что они ели. Фантазия, обычно не свойственная филологу, на этот раз рисовала незабываемые фламандские натюрморты. Не менее четырех фунтов отличного черного хлеба и крупная соль. Очень возможно – самовар. Во всяком случае, звук упавшей кружки был непередаваем.
Цирлих взялся обеими руками за кривую, как тыква, голову и прислушался. Они жевали.
Цирлих проглотил слюну. Это было невыносимо. Затем он обшарил пыльными глазами совершенно пустой номер. Безнадежная формальность. Пустота есть пустота. Ничего съестного не было. Тогда он торопливо облизнулся и на цыпочках подкрался к замочной скважине.
