Сам лирик сидел у окна в кресле, в глубине комнаты, заставленной до отказа множеством разнообразных вещей. Здесь был туалетный столик в чистеньком крахмальном кринолинчике из ситца, и важная швейная машина, и занавески, и гипсовые тарелки с английскими головками, и стулья, и шкафы, и пальто на вешалках, хрусталики, флакончики, пилочки и полосатые шляпные картонки, перевернутые и озаренные зеркалами. Посредине гудел синей рваной короной примус, и от этого, а также от никелевой кровати и от общей загроможденности вся комната отчасти напоминала велосипедную мастерскую.
«Боже, а вещей-то, вещей! – подумал романтик. – За сто лет не перепродашь всего этого добра. Это тебе, брат, не беличья ротонда».
Он был представлен сестрам. Отвыкший от светских манер, сперва он чрезвычайно стеснялся. Привычка сопеть носом, которую он не замечал в другое время, теперь приводила его в замешательство и заставляла держаться преувеличенно развязно. В отчаянии он напускал на себя мрачный пафос и, отдуваясь после каждой фразы, возбужденно лгал о своем путешествии в Персию и о страстных соловьях Гафиза.
Впрочем, поспевший кофе восстановил равновесие и положил основание прочной дружбы…
После кофе мужчины закурили пайковые папиросы. Симочка подсела на клеенчатый диван к своему лирику, и они долго полулежали, опутанные голубоватым табачным дымом. Наступал вечер. Окна просинели. Эдуард сидел в глубоком кресле, протянув тощие ноги к печке, и красные глянцевитые огонечки отражались в его глазах. Старшая сестра Лида скоблила сковородку. Она была хозяйкой комнаты. Потом она запалила бензиновый светильник. Четыре ярких коготка рванулись над тонкой трубкой, воткнутой в пробку горчичной баночки. Всю комнату оплело тончайшей смугло-золотой паутиной. Скреблась мышь. Из кухни тянуло ледяной цвелью.
Посидев полчаса, романтик нехотя поднялся. О, как ему не хотелось уходить на улицу, в темноту и холод! Его не удерживали. Вслед за ним в переднюю выбежала Лида и сунула ему в карман пачку папирос.
– Пожалте ручку, – сказал Эдуард.
Она протянула руку, которую романтик неловко клюнул.
– До свиданья, приходите к нам еще! – закричала она, наклоняясь над перилами.
– Спасибо, графиня! – буркнул романтик.
VI. Эдя, останьтесь, Эдя, не глупите!.
На следующий день романтик пришел опять. На этот раз он принес спинку венского стула. Он сказал:
– Вот. Еще одна сосенка. Топливо, знаете ли…
На этот раз он был чисто выбрит и очень любезен. Он необыкновенно острил, читал стихи, рыча и стреляя слюной, рассказывал забавные истории и подражал птицам. По временам его серые глаза задумчиво останавливались на разных вещах, и тогда казалось, что его занимает некая очень настойчивая главная мысль.
