– Не болит, а как бритвой режет. Третий день. Горячую соль прикладываю, а она стынет.
– А вот и не болит, – как бы между прочим сказал Вася.
Дед крепко зажмурился, открыл рот и слегка присел, как будто собираясь пуститься вприсядку.
– Помилуй мя, господи, – пролепетал он и перекрестился. Потом замер, трогая языком больной зуб. – А ведь вроде отпустило?
– Конечно, отпустило, – улыбаясь, подтвердил Вася.
Дед сорвал с головы платок, швырнул в сторону мешочек с солью, взялся за край веревки, чтобы поднять шлагбаум, – и не поднял, опустил руку.
– А может, не поедете, а? Или Кот пущай, а ты, мужчина, поживи у меня.
Это было сказано так сердечно, что наши путешественники с недоумением посмотрели друг на друга.
– Но почему? – спросили они одновременно.
Дед помолчал.
– Туда-то так, да оттуда-то как? – подняв шлагбаум, сказал он, и крошечное пятнышко на географической карте вскоре стало превращаться в населенный пункт, хотя на его улицах не было видно ни одного человека.
Известно, что уездные городки редко строились по определенному плану. Их улицы как будто падали с неба и не разбегались от центра, а, как слепые щенки, тыкались друг в друга. Ничего подобного не увидели в Шабарше наши путешественники.
Городок был похож на геометрический чертеж со всеми характерными для этой науки квадратами, углами и треугольниками. Зелени почти не было, но редкие скверы были расположены в форме круга или прямоугольника и обнесены решетками. От единственной площади, на которой, по-видимому, находились учреждения, радиусами расходились улицы, на первый взгляд ничем не отличавшиеся друг от друга.
Я совсем забыл упомянуть, что еще в Котома-Дядьке Вася купил для себя парик, а для Фили ярко-зеленую жокейскую шапочку, хотя эти предметы, казалось, не могли пригодиться в дороге. Парик был женский – мужских не оказалось, и местному парикмахеру пришлось превратить его в мужской. Но зато он был черный, как уголь, и до неузнаваемости изменял розово-свежую внешность Васи. К парику прибавилась эспаньолка, и Вася так преобразился, что даже Кот не узнал его, забился под сиденье, а узнав, обнаглел и долго смеялся.
– Но к чему все это? – спросил он. – Ведь, если не ошибаюсь, глубокоуважаемый Леон Спартакович тебя и в глаза не видел?
– Видел, Филя, видел, – Васиным голосом сказал незнакомец. – А пока условимся: никому ни слова.
Впрочем, до поры до времени и эспаньолка, и парик были сняты и исчезли в тайниках «москвича». За ними последовала жокейская шапочка, хотя Кот, которому она очень понравилась, уверял вопреки очевидности, что иногда коты носят легкие головные уборы.
