Никогда прежде Периклу[1] не доводилось бывать в тюремных пещерах под Пниксом. Другое дело — на Пниксе, на высеченной из скального выступа холма трибуне, которую афиняне называют Камнем. На Камень он поднимается много раз в год, а сюда, к подножию Пникса, к его пещерам, не спускался никогда. В давние времена эти пещеры служили загонами для скота. За холмом — выпасы, а здесь — загоны. Но с той поры, как на Акрополе[2] были возведены святилища, а на соседнем холме, на Пниксе, стали созываться народные собрания — экклесии, — пещеры, откуда постоянно доносилось ржание лошадей, блеяние овец и коз, сначала закрыли, а позже превратили в тюрьму. Теперь крики животных не мешают ни ораторам, говорящим с Камня, ни священным процессиям, поднимающимся к Парфенону и Эрехтейону, ни заседаниям верховного суда на Ареопаге[3], что в одном стадии[4] от входа на Акрополь, от Пропилей[5]. Заключённые в пещерах под Пниксом если и кричат, то глубоко, в каменном чреве холма, откуда их голоса не прорываются наружу.
О люди, странные существа: не было, кажется, времени, когда бы благополучие одних не приводило к несчастью других. Закон ли это или досадное несовершенство общественного устройства, которое можно устранить усилиями разума и очищением помыслов? И что делать с человеческой завистью и неблагодарностью? Они как язва, как болячка: вечером ещё не было — и вот уже есть. Одного мгновения зависти довольно, чтобы навлечь беду на другого человека. Порой — смертельную. Орудие зависти и неблагодарности — правдоподобная ложь.
