Заметив взгляд Пифагора, торговец поднял один из слитков и положил на прилавок.
— Сегодня утром приволокли ловцы губок. Никто не знает, что это такое, но вещи явно древние. У Паруса в старину, как и ныне, разбивалось много кораблей. Металл хороший, чистая медь. Можешь вделать в дверь и отчеканить своё имя...
Старьёвщик продолжал говорить, явно не догадываясь, что перед ним древнейшие деньги и что на одну из таких плиток в старину можно было бы приобрести полное воинское снаряжение.
Голос его постепенно стал затихать, пока совсем не исчез, и Пифагор перенёсся в милый ему мир.
— Не рискуй, Эвфорб! — явственно услышал он голос Лакея. — Видишь, как кипит море. Корабль вот-вот расколется. Тебя смоют волны.
— Но мне нужны крепкие мечи. Алашия вновь не расщедрится. Кетейский царь в долг ничего не даст. Конечно же всех бычков мне не увезти, но хотя бы часть.
— Так что же ты молчишь? — донёсся голос старьёвщика. — Вещь-то стоящая.
— Я возьму одного бычка, — проговорил Пифагор, протягивая торговцу драхму.
По пути к дому Пифагора остановил муж лет двадцати пяти. Мягкий петас с загнутыми наверх краями открывал высокий лоб и тёмные волосы, стянутые сзади в тугой узел.
— Скажи, как добраться до Герайона?
Пифагор повернулся к городской стене.
— Видишь эти ворота? За ними начинается Священная дорога. Она прямиком приведёт в храм. Он на островке в устье реки.
— А мне говорили, что храм на агоре, — удивился чужеземец.
— В старину располагали храмы подальше от обмана не только у нас, но и у тебя в Афинах.
— Как ты догадался, что я из Афин?
— По выговору.
— Да, ты не ошибся. Будем знакомы. Меня зовут Клисфеном.
— Какое великое имя! — воскликнул Пифагор. — Ещё в юности я восторгался Клисфеном, властителем Сикиона, узнав, что им запрещено публичное чтение Гомера. Конечно же у меня и у твоего тёзки разные причины возмущения Гомером. Сикионец ненавидел Гомера за то, что городская знать считала его героев своими предками и требовала на этом основании почётных привилегий, я же не прощаю Гомеру того, что он навязал нам Трою, войну, какой не было.
— Мне приятно твоё суждение о Клисфене, — произнёс афинянин. — Это мой дед по матери. Должен тебе, однако, заметить, что отец мой, будучи ненавистником Писистрата, отнявшего власть у порядочных людей, одобрял его распоряжение о записи песен Гомера, и не только потому, что слепец воспел нашего прародителя Нестора, — с Гомера началась эллинская поэзия. И ещё он хвалил Писистрата за открытие библиотеки.
