Время, когда оно остается без присмотра, всегда внезапно учащает свой бесшумный шаг, часы сгорают в секунды, вспыхивая в душе как ослепительные искры, чтобы высветить болезненные сплетения странных рискованных снов, сотканных из обрывков мыслей, из прошлого и будущего. Подобно тому, как сейчас в тумане моих грез снует уток чьего-то голоса: «Мы должны послать приглашение клубу Аманита».
Ага, соображаю я, собеседники за столом вновь и вновь возвращаются к прежней теме.
Происходящее уже доходит до моего сознания, правда, какими-то короткими вспышками: вот разбивается бокал с ликером, тихое посвистывание — и на моих коленях сидит какая-то француженка, целует меня, вдувает мне в рот дым сигареты и кончиком языка щекочет ухо. Потом, в который уже раз, мне подсовывают украшенную завитушками открытку: я должен подписать, но перо выпадает из моих пальцев — и вот снова неудача, так как кокотка опрокидывает шампанское мне на манжеты.
Да, да, да, Клара,
ты без обмана, —
пронзительно выводят рефрен скрипки и вновь погружают мое сознание в глубокую ночь.
Стоит закрыть глаза, и кажется, что лежишь на толстом черном бархатном ковре, на котором там и сям тлеют алые рубины цветов.
«Надо бы перекусить, — доносится до меня. — Что-что?.. Икра? Чепуха. Принесите-ка мне… да — принесите-ка мне маринованные грибы».
И мы едим маринованные грибы, которые вместе с какой-то пряной травой плавают в светлом, насыщенном волокнами рассоле.
Да, да, да, Клара,
ты — не отрава.
Трала, трала, трала,
тра-лалала-ла.
За нашим столом вдруг оказывается странный акробат в болтающемся трико и справа от него какой-то горбун в маске и в белом льняном парике.
Рядом — незнакомая женщина; и все смеются.
Вот только как он сюда проник — с этими? Я оборачиваюсь: кроме нашей компании в зале никого.
«Ерунда, — думаю я себе, — ерунда!»
Стол, за которым мы сидим, очень длинный, и большая часть скатерти, свободная от тарелок и бокалов, белоснежно искрится.
— Мсье Фаллоид, станцуйте же нам, — кто-то из господ похлопал акробата по плечу.
«Уже без церемоний, — грезил я, — ви… видимо, он давно сидит здесь, этот… этот… это трико».
И я смотрю на горбуна, и наши взгляды встречаются. Белая лакированная маска и поблекший светло-зеленый камзол, сильно изорванный, весь в заплатах.
Оборванец!
Его смех напоминает звук какой-то жуткой трещотки.
«Crotalus! Crotalus horridus!»{Трещотка! Ужасная трещотка! (лат.).} — всплывает слово из школьной поры; я уже забыл, что оно означает, однако, прошептав его, содрогнулся.
