Дверь легко открылась, и оба оказались на кирпичной лестнице; смотревшее в круглые окна темное звездное небо едва-едва освещало ступени.
— Не зажигай, свет могут заметить снизу — из садового домика. Слышишь, Отакар! Держись за меня…
— Осторожней, здесь сломана ступенька… Дверь в коридор открыта… сюда, сюда — левее.
Они стояли в какой-то комнате.
— Только не шуми так!
— Это не я: двери сами захлопываются.
— Придется включить свет. Боюсь что-нибудь опрокинуть, кругом столько стульев.
В это мгновение на стене сверкнула синяя искра и послышался чей-то вздох. Или это был не вздох?
Тихий скрежет, как будто кто-то скрипел зубами, проникал, казалось, из-под пола, из всех щелей и стыков комнаты.
На секунду снова мертвая тишина. Потом, медленно и громко, хриплый голос начал считать: «Раз — два — три…»
Отакар Донал вскрикнул и, как безумный, стал чиркать спичками, которые ломались, так как его руки ходили ходуном. Наконец — свет. Свет! Приятели смотрели друг другу в белые, как мел, лица: «Аксель!»
— …че-е-етыре — пять — шеесссть — се-е-емь…
— Зажгли свечу! Быстро, быстро!
— …восемь — девять — де-е-есять — одиннадцать…
В стене было углубление, что-то вроде ниши, в его потолке торчал медный прут, на котором висела белокурая человеческая голова. Прут проникал в самую середину теменного бугра…
Шея была замотана шелковым платком, из-под него виднелись два красноватых легких с трахеями и бронхами. Внутри ритмично пульсировало сердце, обмотанное золотой проволокой проводов, тянувшихся по полу к небольшому электрическому аппарату. По туго наполненным артериям кровь из двух тонкошеих сосудов поступала вверх.
Отакар Донал укрепил свечу на маленьком подсвечнике и, чтобы не упасть, вцепился в руку своего друга.
Это была голова Акселя, с красными губами и здоровым, розовым румянцем на лице. Широко раскрытые глаза с каким-то жутким выражением неподвижно смотрели на увеличительное стекло, укрепленное на противоположной стене, которая была украшена туркменским и киргизским оружием и коврами. Причудливые узоры восточных орнаментов.
Множество препарированных змей и обезьян в странных, неестественных позах. лежало в комнате вперемешку с книгами.
На стоящем в стороне столике в стеклянной ванне, наполненной синеватой жидкостью, плавал человеческий желудок.
Гипсовый бюст Фабио Марини серьезно взирал с постамента.
Друзья утратили дар речи: как под гипнозом, они не могли отвести глаз от сердца этих кошмарных человеческих часов, которое билось, как живое.
