— Вполне понятно, — ответил Сократ.
— А потому, — продолжал Парменид, — и знание само по себе как таковое не должно ли быть знанием истины как таковой, истины самой по себе [11]?
— Конечно.
— Далее, каждое знание как таковое должно быть, знанием каждой вещи как таковой, не правда ли?
— Да.
— А наше знание не будет ли знанием нашей истины? И каждое наше знание не будет ли относиться к одной из наших вещей?
— Непременно.
— Но идей самих по себе, как и ты признаёшь, мы не имеем, и их у нас быть не может.
— Конечно, нет.
— Между тем, каждый существующий сам по себе род познаётся, надо полагать, самой идеей знания?
— Да.
— Которой мы не обладаем?
— Да, не обладаем.
— Следовательно, нами не познаётся ни одна из идей, потому что мы не причастны знанию самому по себе.
— По-видимому, так.
— А потому для нас непознаваемы ни прекрасное само по себе, как таковое, ни доброе, ни всё то, что мы допускаем в качестве самостоятельно существующих идей.
— Кажется, так.
— Но обрати внимание на ещё более удивительное обстоятельство.
— Какое же?
— Признаёшь ты или нет: если существует какой-то род знания сам по себе, то он гораздо совершеннее нашего знания? И не так ли обстоит дело с красотою и всем прочим?
— Да.
— Итак, если что-либо причастно знанию самому по себе, то, не правда ли, ты признаёшь, что никто в большей степени, чем бог, не обладает этим совершеннейшим знанием?
— Непременно признаю.
— С другой стороны, обладая знанием самим по себе, будет ли бог в состоянии знать то, что есть в нас?
— Почему же нет?
— А потому, Сократ, — сказал Парменид, — что, как мы согласились, сила тех идей не распространяется на то, что у нас, и, с другой стороны, сила того, что у нас, не распространяется на идеи, но то и другое довлеет самому себе.
— Да, мы согласились относительно этого.
— Итак, если у бога есть упомянутое совершеннейшее господство и совершеннейшее знание, то господство богов никогда не будет распространяться на нас и их знание никогда не познает ни нас, ни вообще ничего относящегося к нашему миру: как мы нашей властью не властвуем над богами и нашим знанием ничего божественного не познаём, так на том же самом основании и они, хоть и боги, над нами не господа и дел человеческих не знают.
— Но если отказать богу в знании, то не покажется ли такое утверждение слишком странным? — заметил Сократ.
А Парменид возразил:
— Однако, Сократ, к этому и, кроме того, ещё ко многому другому неизбежно приводит [учение об] идеях, если эти идеи вещей действительно существуют и если мы будем определять каждую идею как нечто самостоятельное. Слушатель будет недоумевать и спорить, доказывая, что этих идей либо вовсе нет, либо если уж они существуют, то должны быть безусловно непознаваемыми для человеческой природы. Такие возражения кажутся основательными, а высказывающего их, как мы недавно сказали, переубедить необычайно трудно. И надо быть исключительно даровитым, чтобы понять, что существует некий род каждой вещи и сущность сама по себе, а ещё более удивительный дар нужен для того, чтобы доискаться до всего этого, обстоятельно разобраться во всём и разъяснить другому!
