— Ну, какого ты мнения о том, что я сейчас скажу?
— О чём же?
— Я думаю, что ты считаешь каждую идею единою по следующей причине: когда много каких-нибудь вещей кажутся тебе большими, то, окидывая взглядом их все, ты, пожалуй, видишь некую единую и тождественную идею и на этом основании само великое считаешь единым.
— Ты прав, — сказал Сократ.
— А что, если ты таким же образом окинешь духовным взором как само великое, так и другие великие вещи, не обнаружится ли ещё некое единое великое, благодаря которому всё это должно представляться великим?
— По-видимому.
— Итак, откроется ещё одна идея великости, возникающая рядом с самим великим и тем, что причастно ему, а надо всем этим опять другая, благодаря которой всё это будет великим. И таким образом, каждая идея уже не будет у тебя единою, но окажется бесчисленным множеством.
— Но, Парменид, — возразил Сократ, — не есть ли каждая из этих идей — мысль, и не надлежит ли ей возникать не в другом каком-либо месте, а только в душе? В таком случае каждая из них была бы единою и уж не подвергалась бы тому, о чём сейчас говорилось.
— Что же, — спросил Парменид, — каждая мысль едина и не есть мысль о чём-либо?
— Но это невозможно, — сказал Сократ.
— Значит, мысль является мыслью о чём-нибудь?
— Да.
— Существующем или несуществующем?
— Существующем.
— Не мыслит ли эта мысль то единство, которое, обнимая все [определённого рода] вещи, представляет собою некую единую их идею?
— Именно так.
— Так не будет ли идеей то, что мыслится как единое, коль скоро оно остаётся одним и тем же для всех вещей?
— И это представляется необходимым.
— А если, — сказал Парменид, — все другие вещи, как ты утверждаешь, причастны идеям, то не должен ли ты думать, что либо каждая вещь состоит из мыслей и мыслит всё, либо, хоть она и есть мысль, она лишена мышления?
— Но это, — сказал Сократ, — лишено смысла. Мне кажется, Парменид, что дело скорее всего обстоит так: идеи пребывают в природе как бы в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, самая же причастность вещей идеям заключается не в чём ином, как только в уподоблении им.
— Итак, — сказал Парменид, — если что-либо подобно идее, то может ли эта идея не быть сходной с тем, что ей уподобилось, настолько, насколько последнее ей уподобилось? Или есть какая-либо возможность, чтобы подобное не было подобно подобному?
— Нет, это невозможно.
— А нет ли безусловной необходимости в том, чтобы подобное и то, чему оно подобно, были причастны одному и тому же?
