— Он квартиру ищет, — показал я на толстяка.
— Квартиру? А чего ее искать? Давай ко мне.
Дядя Сеня, прихрамывая, подошел к толстяку, протянул руку.
— Слышь, гражданин-товарищ, дело говорю. Кантуюсь один, без бабы, с двумя ребятенками. Три года как овдовел. В избе русская печь и, окромя ее, флотский порядок. Салажата у меня на самообслуживании, от зари до зари на улице Мишка с Люськой. А я день-деньской на работе пропадаю. Комбайнер я… Так что живи себе сколько влезет.
— Я заплачу, — пообещал толстяк.
— Пустое. От скуки приглашаю, тоскливо одному. Одичал. Во-он мой пароход, под кирпичной трубой. И сад при нем, ульев парочку держу. Пошли?
Я представил, как весело станет дяде Сене, когда толстяк утром и вечером будет изводить его своими мудреными словечками, до того весело — хоть плачь. Представил себе такую картину и замотал головой.
— Не, дядь Сень, не выйдет. Гражданину простор нужен: вид на реку, светлые окна, терраса. А у тебя тесно.
— Тесно, — огорчился дядя Сеня. — Печь в пол-избы.
Толстяк положил руку на мое плечо.
— А вы чего без вещей? — не давал я ему опомниться. — И кто вы такой? Из цирка, что ли? Говорите-то больно по-чудному. Чем вы занимаетесь?
— Ищу натуру. А вещи у меня в городе, на вокзале.
— Все ищете!… То квартиру, то натуру.
— В поиске смысл моей жизни, — важно сказал толстяк. — Виноват, я, кажется, до сих пор не представился? Василий Павлович Пахомов, да-с… А в чем смысл твоей жизни, мой юный друг?
— Ни в чем, — ответил я, стряхнув с плеча его пухлую руку.
В какую б избу нам еще зайти?
Может, так и стоял бы я до вечера на дороге, ломал себе голову над этим вопросом, но тут — невесть откуда — появилась Сычиха. Вприпрыжку, воробышком, подскакала она к толстяку, подергала его за полотняный рукав.
— А вы, гражданин хороший, не из милиции будете?
— Как вы сказали? Из милиции? Не причастен, — Василий Павлович гулко захохотал.
— А вы что снимать-то будете: горницу или террасу?
— Поглянется — то и другое.
Сычиха — жилистая баба в черном платке и галошах на босую ногу — мертвой хваткой вцепилась в толстяка.
— Пойдемте, я сдаю.
— Передумали, значит?
Толстяк улыбнулся, а дядя Сеня Моряк грустно подвел итог:
— У нее, точно, лучше вам будет. Изба просторная, а детишек нет.
И, пожав на прощанье руку толстяку, пошел в поле.
— Грозный, — позвал я, — айда на обрыв!
Все деревенские собаки, облаяв на прощанье Пилигрима, увязались за мной.
— Сестре привет передавай, — крикнул мне в спину толстяк.
