— Вы всех добрыми рисуете, Василь Палыч, а люди не такие.
Художник стоял за моей спиной.
— Такие, — убежденно сказал он. — Именно такие, друг мой Сенька.
— И те, которые Пилигрима?..
— Те — нет… Ты обрати внимание: даже в вашем крохотном Новом Мире вон сколько великолепных человеческих особей. И драмы, и потрясения те же самые, что и в великих столичных городах. Те же слезы, тот же смех. Жизнь….
Он вовсе не убедил меня, но спорить мне не хотелось. Перебирал лист за листом, рассматривал рисунки, а что-то все тревожило меня, не давало покоя. И тогда я снова повернулся к Юле и понял, что это ее присутствие смущает меня, ее всезнающие, добрые и печальные глаза. И тут меня как током пронзило: если этому человеку так удалось нарисовать мою сестру, то как же он будет любить ее, живую.
Теперь-то я мог быть спокоен за Юльку.
— Вы закройте чем-нибудь картину, Василь Палыч, и никому не показывайте ее пока, — попросил я. — А мне домой надо.
Он молча проводил меня до дверей, пригласил заходить почаще.
На улице было тихо и сумрачно. Дождь, что ли, собирался покрапать, переломить жару? Вдоль деревни шел дядя Сеня Моряк, и это было совсем не по правилам: полдень, а он не в поле, не на комбайне. Я подождал, пока он поравняется со мной, поздоровался.
— Откуда бредешь, тезка?
— От художника, от Василь Палыча.
— Аа, — протянул дядя Сеня равнодушно, — так он художник, картинки малюет? А я полагал, баптист какой, на моления с чемоданчиком бегает. А по голосу ему Шаляпиным быть пристало — бас архидьяконский.
Дяде Сене, наверно, несладко было: левая рука, забинтованная вся, на подвязке висит, и лицо пластырями облеплено, и брови начисто обгорели.
— Цена героизма, — сказал дядя Сеня, — рабочий день пропадает, а зерно на корню осыпается.
Мне жаль его стало. Щедрость переполняла меня через край, я был счастлив оттого, что Юлька будет счастлива с Василием Павловичем, и хотел сделать счастливым дядю Сеню Моряка.
— Знаешь что, дядь Сень? Ну ее, эту Юльку! Брось ты по ней вздыхать. Молодая она, несерьезная, не пара тебе. И не пойдет она на двоих детей. Женись ты лучше на моей матери. Она тебе по возрасту подходящая, и характер у нее ничего, сходливый. А меня на комбайн возьми, помощником.
Он замер как вкопанный, оторопело посмотрел на меня, и крупные градины пота выкатили на его лоб.
— Ну ты даешь, салажонок! Откуда что берется?
Вытащил из кармана «Приму», коробок спичек.
— Ну-ка, запали. Не прилажусь еще с одной-то.
