Не все книги Климов продавал. Большую часть он оставлял у себя, а то и передавал «на долгосрочное хранение» каким-то людям. Так же поступали и другие букинисты. Я сначала не понимал, зачем, потом Соловьев объяснил: да что ты, Боря, через пять-десять лет цена на эти издания еще вырастет. А если случится что-нибудь с другими томами того же автора — например, сгорят все книги из подарочного издания какого-нибудь Бьюкенена, а у Климова книжка останется, так ей вообще цены не будет.
Жизнь закрутилась веселой каруселью; деньги у меня по-прежнему не задерживались: вот они есть — и тут же нету; костюм приличный нужен, положение обязывало; еда опять же — не самому ведь готовить, а консервы надоели, значит — ресторан; бабы — мне всегда нравились те, что подороже. Раздал долги; помог людям — у отдельных из них прямо нюх был на деньги: чуть только получал я от Кинг-Конга очередные «книжные», как тут же звонил кто-нибудь — Боря, зарез, подкинь хотя бы стольник. Я подкидывал, да и не жалел: легко пришло — легко ушло.
Официально я по-прежнему работал у Киприадиса — он почему-то перестал использовать меня как курьера. И хорошо, и славно. Как и раньше, подолгу со мной разговаривал, сука, только мне это было уже неинтересно. У меня появился друг.
С Комментатором мы давно перешли на «ты», несмотря на разницу в возрасте; виделись постоянно — я приезжал к нему консультироваться, да и просто так забегал, когда было время — короче, подружились. Только с ним было мне легко и понятно. Иногда я думал: почему? Ведь, в сущности, занимается он тем же, чем и Климов, и вся остальная букинистическая гниль — но Мингьярович, даже перепродавая ворованное, оставался чистым; его как будто не задевали и не касались сомнительные стороны этого бизнеса; он мог вовремя поставить барьер: я не спрашиваю, откуда у тебя книги — ты мне не рассказываешь. У меня же он добычу по-прежнему не брал. А когда я поделился своей новой кликухой — Чернокнижник — он рассмеялся. Я сначала обиделся, но быстро отошел. Он встречал меня ласково, спокойной и какой-то очень искренней заинтересованностью; узкие глаза то и дело улыбались, порой хитро подмигивали. Он умел слушать, не делая одолжений; спрашивать, не напрягая; объяснять без снисходительности. О себе рассказывал скупо, все больше о детстве — пастухи в горах, ламы, статуи Будды… Редко вспоминал институт — здесь, в Москве. Бизнес вел без фанатизма, без тяги к деньгам. Даже книги, по-моему, не были для него безусловной ценностью; а что — было? Я не мог понять. Основную выручку его букинистическому закутку делали постоянные клиенты — те, кто приходил не просто купить редкий или старый том, а еще и поговорить, обсудить, задать вопрос.
