Я слышал об этом. Еще в первую мою отсидку — в Краслаге — рассказывали о «режиссере Сереже»: его посадили за «изнасилование члена КПСС»; о поэтах, писателях; один из них так достал лагерное начальство постоянными письменными жалобами на «нарушения социалистической законности», что его отправили за границу. Тюрьма любит легенды. «На стене тюремной сердце и стрела, горькая легенда до меня дошла»… Лично я заинтересовался только одной. Рассказывали, будто бы, скрываясь под чужими именами, бедовала в лагере до самой смерти Фанни Каплан, погубленная пролетарской бдительностью…
Некоторое время Комментатор молча смотрел на меня. Потом — словно задернув шторку фотоаппарата — чуть прикрыл глаза, улыбнулся:
— Заболтались мы с вами, Борис Николаевич!
— Можно просто Борис, — поспешно перебил я.
— Хорошо, Борис, — легко согласился он. — Вы мне кое-что привезли как будто…
— Да, конечно, — я протянул ему пакет, он взял его — бережно. Еще раз взглянул на меня — с пристальным, пронзительным вниманием. Не выпуская из рук сверток, спросил:
— Борис, а вы перед тем, как в Фонд устроиться, где работали? Если не секрет, конечно…
— Не секрет. Лыжи вострил.
Он поднял бровь:
— Извините?
Я объяснил:
— Сидел я, Владимир Мингьярович. В лагере был. Работал на тамошнем производстве — лыжи мы делали.
— Вот оно что, — с каким-то странным пониманием протянул Комментатор.
— А вы почему интересуетесь?
— Да так, знаете, что-то в вашем лице показалось мне…
— Уголовное?
— Нет, напротив. Я бы сказал — драматическое. Что-то есть в ваших чертах… На литературного героя похожи…
— Это запросто, — отозвался я. — Даже знаю, на какого. Бармалей Чуковского.
Комментатор рассмеялся:
— Почему Бармалей?
— А я в детстве жил на Бармалеевой улице — это в Харькове…
— Да вы что! Там есть такая улица?
— Есть. Говорят, раньше там жил англичанин — Бромлей какой-то.
— Англичанин… И — тяжелые лондонские туманы? И — мосты над Темзой?
— Это вы о чем? — не понял я.
— Да так, — улыбнулся он. — Ассоциации. Англичанин… Лондон… Туман… Темза…
— А-а-а, — протянул я. — У меня они другие. Чуковский, стихи, детство, как я рад, что поеду в Ленинград — а потом драка в школе и родителей к директору.
— Ух ты, какая цепочка, — удивился Комментатор. — До Ленинграда — все понятно, а — потом?
— А я, знаете, был настолько уверен, что Бармалей — это реальный персонаж, который жил на нашей улице, в моем доме с решетками, а потом уехал в Ленинград, что доказывал это до хрипоты. Во дворе пацаны верили. А в школе начали смеяться. Пришлось… защищать свою точку зрения…
