— Герметическая, — повторил дун Абрахам. Он вдруг развеселился. — А знаете, я тоже кое-что закупорил. Самую истинную истину запер я в сосуде, дун Херонимо. Чем я не алхимик, а?
И он пошел дальше, оставив немца в полном недоумении и растерянности посреди двора.
В приятном расположении духа шел дун Абрахам по дворцовым переходам. «Самая истинная истина, — думал он с усмешечкой. — Неплохо сказано. Да, самая истинная. Свеженькая, без тухлятины, всегда готовая к употреблению. Гер-ме-тическая…»
В сводчатом коридоре, что вел в королевские покои, дун Абрахам увидел герцога Серредина-Буда, шедшего навстречу. Заранее снял шляпу, приготовился приветствовать первого министра. Однако герцог будто и не заметил дуна Абрахама. Чуть кивнул на приветствие и прошествовал мимо, изящный, с гордо поднятой головой.
Что это значило? У дуна Абрахама мигом испортилось настроение. Плохо, если на тебя не глядит первый министр. Какой новый удар готовит этот интриган и как предупредить его? Занятый этими мыслями, дун Абрахам двинулся дальше. С ним поравнялся капитан-до Гуардо, отсалютовал шляпой. «Нет, еще не все потеряно, — подумал дун Абрахам, — интрига еще не оплела, по-видимому, весь дворец».
Из полутьмы коридора выдвинулась монументальная фигура министра финансов. О, вот с кем он, дун Абрахам, сейчас отведет душу и, быть может, что-нибудь разузнает. Очень кстати, дун Альвареш, да-да, ведь мы с вами почти родственники…
Дун Альвареш вдруг остановился, всмотрелся… На толстом его лице отразилось такое, будто он увидел самого дьявола, выползающего из печной отдушины. Министр финансов повернулся и с неожиданной для тучного человека прытью побежал… побежал прочь, придерживая на голове шляпу, топоча башмаками… побежал, как от зачумленного…
Святой Пакомио!..
Непорочная дева-заступница!..
Словно во сне дун Абрахам отпустил перец повару. Оставшись один, он не торопился затворить дверь кладовой и повесить замок. За мешками с корицей и имбирем было тайное место, дун Абрахам просунул туда руку и вытащил нож. Это был матросский тесак, короткий и широкий, с грубой, потемневшей от времени деревянной рукоятью. Словно во сне смотрел он на тесак. И уже не было ничего вокруг — ни кладовой, ни уютного кабинета со счетами королевских расходов, ни самого дворца с его проклятыми интригами… Осталась только палуба, ходящая под ногами, да свист штормового ветра, да изодранные паруса… И последняя бочка сухарей, на которую так надеялись, и которая оказалась пустой… И лицо кормчего, искаженное яростью, его рука с наколотой девой с рыбьим хвостом, рука, поднимающая багор… И завывания ветра, и скрип корабельного дерева, и жалобный человеческий вскрик…
