— Это соединение вы могли бы при желании паять припоем 860,— тихо и нерешительно сказал Эскуана.
— Ясное дело!
— Извините. Я просто посмотрел, вижу, у вас там 840-й…
— Уберу его, когда достану 860-й. Инженер, когда я не буду знать, как действовать, я сам обращусь к вам за советом.
Через минуту Томико оглянулась. Сомнений быть не могло: Эскуана спал глубоким сном — голова на столе, большой палец во рту.
— Осден!
Тот не ответил и не повернул мертвенно-бледного лица, только нетерпеливо передернулся.
— Вы не могли не знать о ранимости Эскуаны.
— Я не отвечаю за его психопатические реакции.
— Но за свои отвечаете. В том, чем мы здесь занимаемся, Эскуана — главная фигура, а вы нет. Раз вы не в состоянии справиться со своей враждебностью, вам следует избегать общения с ним.
Осден положил инструменты и встал.
— С радостью! — воскликнул он злым скрипучим голосом. — Вам-то, наверно, и вообразить не дано, каково это — переживать безотчетный ужас Эскуаны. Быть вынужденным разделять его жуткую трусость, съеживаться вместе с ним от страха перед всем на свете!
— Вы что, пытаетесь оправдать свою жестокость к нему? Я думала, у вас больше чувства собственного достоинства! — До Томико дошло, что ее трясет от злости. — Если ваша способность к эмпатии в самом деле вынуждает вас делить с Андером его страдания, почему же она никогда не вызывает в вас ни капли сострадания?
— Сострадание… — сказал Осден. — Сострадание… Что вы знаете о сострадании?
Она не сводила с него глаз, но он на нее смотреть не хотел.
— Не угодно ли, чтобы я описал словами ваши теперешние чувства по отношению ко мне? — спросил он. — Я смогу это сделать точнее, чем вы сами. Меня научили анализировать такие реакции по мере их приема. А я ведь и в самом деле принимаю их.
— Но как вы можете рассчитывать на теплые чувства с моей стороны, если ведете себя подобным образом?
— Да какую роль играет то, как я себя веду, курица ты безмозглая, думаешь, от этого что-нибудь меняется? Думаешь, средний человек — кладезь любви и благости? Весь мой выбор — быть ненавидимым или быть презираемым. Я не женщина и не трус и предпочитаю, чтобы меня ненавидели.
— Вздор это. Самоуничижение. У каждого человека есть…
— А я не каждый, — сказал Осден. — Есть все вы. И есть я. Я — один.
Пораженная этой внезапно открывшейся бездной солипсизма[12], она некоторое время молчала; наконец, уже без злости и Жалости, будто ставя диагноз, произнесла:
— Вы можете себя убить, Осден.
