— Осден, я спрашиваю: вы можете сказать нам, что напало на вас?
Бесцветные глаза смотрели мимо Харфекса.
— На вас было совершено нападение, — мягко сказала Томико. Этот тусклый взгляд был ей привычно ненавистен, но сейчас говорил врач, защитник страдающих. — Возможно, вы еще не вспомнили. Что-то напало на вас. Вы были в лесу.
— Да! — выкрикнул он с вспыхнувшими вдруг глазами и искаженным лицом. — Лес… В лесу…
— Что в лесу?
У него перехватило дыхание. По лицу было видно: он вспоминает все яснее. Ответил он не сразу, и ответ был:
— Не знаю.
— Вы видели, что напало на вас? — спросил Харфекс.
— Не знаю.
— Вы же сейчас вспомнили.
— Не знаю.
— Возможно, от этого зависит жизнь всех нас. Вы обязаны рассказать нам, что видели!
— Не знаю, — сказал Осден, всхлипывая от слабости. Слабость не позволяла ему скрыть, что ответ он скрывает, а отвечать он не хотел. У бокса покусывал сивые усы Порлок, стараясь подслушать, что происходит внутри. Харфекс, наклонившись над Осденом, начал было: "Нет, вы расскажете нам…"- но Томико сочла необходимым остановить его.
Больно было видеть, с каким трудом удалось Харфексу сохранить самообладание. Он молча ушел в свой бокс — конечно же, за двойной или тройной дозой транквилизатора. Прочие мужчины и женщины разбрелись по всему большому и непрочному зданию с его длинным общим холлом и десятком спальных боксов; они ничего не говорили, но выглядели подавленными и раздраженными. Даже теперь, как и всегда, Осден держал всех их в своей власти. Томико, склонившись, смотрела на него, и подступившая ненависть желчью жгла ей горло. Столь чудовищный эготизм[13], питающий себя чувствами других людей, столь абсолютный эгоизм хуже самого отвратительного физического уродства. Как и любому врожденному уродцу, ему не следовало жить. Не следовало оставаться в живых. Следовало умереть. И почему голова его не раскололась?
А тот лежал, безжизненный и белый, беспомощно раскинув руки; из уголков лишенных цвета широко открытых глаз бежали слезы. Попробовал уклониться от нее. Сказал слабо и хрипло: "Не надо!" — попытался поднять руки и закрыть голову. — "Не надо!"
Она присела на складной стул рядом с койкой и, выждав какое-то время, накрыла его ладонь своей. Он попробовал выдернуть руку, но ему не хватило сил.
Их надолго разделило молчание.
— Осден, — зашептала она, — я сожалею. Глубоко сожалею. Я желаю вам добра. Позвольте мне желать вам добра. Я не хочу причинить вам боль. Послушайте, теперь я знаю. "Что-то" было одним из нас. Именно так, да. Не отвечайте, только скажите, если я ошибаюсь — но я не ошибаюсь… Конечно же, на этой планете есть животные. Целый десяток. И неважно, кто именно был там. Не играет роли, кто это сделал. Могла быть и я, вполне могла. Я не понимала, откуда это берется, Осден. Вам не дано знать, как нам трудно понять такое… Но послушайте. Что, если бы это было не ненавистью и страхом, а любовью… А любовью это никогда не бывает?
