– Вау! Это теннисный корт?
– Ага, – отвечает Гай.
– Боюсь, не самый лучший, – морщится Люси. – Слишком ямистый, хорошего матча не выйдет. Ты играешь?
Марина кокетливо шмыгает носом. В сумерках потертые камни и розовая кирпичная стена наполняют ее грудь любовью, завистью и болью. Из дома доносится звон фарфора: миссис Вайни будет готовить обед – может быть, стейк и пудинг с почками, или куропатку и фрикасе. В тишине Гай оглушительно пердит.
– Ой, – говорит Марина.
– Вонючка ты, – отзывается Люси Вайни, и они молча входят в дом. Марина лишилась дара речи. Что-то такое было в руководстве по этикету: телесные выделения полагается находить забавными, но от потрясения у нее нет слов. Сама она ни разу в жизни не делала этого громко; дома о таком никогда, никогда не говорят. Какие на этот счет правила?
Между тем возможность для отъезда упущена. Много позже, став совсем не тем, кем она могла бы стать, Марина думает: не тогда ли, не в тот ли самый момент она выбрала заманчивый путь через лес, в котором затаилась опасность?
Миссис Вайни подала фантастическую еду: совершенно холодную жареную курицу, теплый хлеб из непросеянной муки, вялые листья салата, огромный окорок на лоснящейся от жира кости. Они сидят вместе, как взрослые, за большим квадратным столом, накрытым скатертью в бело-голубую клетку и украшенным охапкой веток и листьев в кувшине. Эта комната ведь не столовая, нет? И чем считать трапезу, ранним ужином? На стенах, обитых голубой тканью (дамастной, предполагает Марина), висят картины, изображающие собак, мелкоголовых коней и истекающих кровью оленей. Вокруг – графины, щипцы для орехов, пепельницы, оловянные птицы, серебряные подсвечники, а также нечто, что Марина с надеждой принимает за супницу. Потемневшая мебель натерта до блеска, к свежему воздуху примешан аромат воска, древесного дыма, холодного железа и, вероятно, портвейна. Каждый вдох раздувает в ее сердце искру восторга и страха. Над камином китайцы верхом на фарфоровых слонах стоят на страже воздуходувных мехов и вилок для тостов. Если бы Марина не увидела все эти вещи своими глазами, то никогда не подумала бы, что они – образец вкуса.
– Твоя мама восхитительно готовит, – печально говорит она, надеясь, что Гай не спросит о ее матери, но тот в ответ только фыркает. Вдали, за окном, обрамленным засохшей виноградной лозой неизвестного сорта, протянулась лужайка размером с парк. Где же все? Марина отрезает скромный кусочек от аппетитного окорока. Гай отрезает три. Она спрашивает:
