— Отсюда сбросили Лжедмитрия, — медленно произнёс он, обращаясь к полковнику Брюсу.
Барон подошёл ближе. Царевич поднял к нему голову:
— Ты уж боле двадцати лет живёшь на Москве, ну и как табе?
— Не знаю, я не думал об этом, живу и живу.
— А ты помысли. — Фёдор капризно надул губы, что-то детское ещё оставалось в нём, затем произнёс другим голосом: — А я люблю Москву. Никогда не смог бы жить в иноземщине, хотя у вас там и много диковинного. Здеся мне последний пьяный мужик ближе, чем любой ваш умник.
— Ну, глупцов и у нас хватает, — заулыбался барон.
Царевич вытянул вперёд палец, указывая куда-то за реку:
— Вишь ту улицу, вона ту, что от Боровицких ворот начинается? Знаменкой она зовётся, в честь церкви Знамения, коя была строена на деньги боярина Романа Юрьевича Захарьева, в честь коева мы Романовыми зовёмся. А вона те церкви строилися по повелению мово прадеда, патриарха Филарета. А вона ту улицу, что от Чертольских ворот к Новодевичьему монастырю идёт, — царевич перешёл к другому окошку, — величают Пречистенка, по повелению отца мово царя Алексей Михайловича, в честь иконы Пречистой Девы — Богоматери, што в монастыре хранится. Всё здеся, в Москве, о моей крови поминает. Токо, видно, я последний в роду своём. Имя мене несчастливое дадено. Был бы я дьяком али боярином, то Фёдор самое счастливое имя, а для царя — гибельное.
— Да что вы, царевич, вырастете, женитесь да породите продолжителя рода.
— Да кто ж за мене пойдёт, я ж без посоха и шагу ступить не могу.
— Да за царя любая пойдёт. К тому же братец у вас есть, великий князь Иван Алексеевич[94].
— Ванечка-то, так он дурачок, вырастет, ему юродивым на паперти милостыню просить, для умиления глупых боярынь. Ладно, идём, одно тайное место покажу.
Вновь двое стрельцов, спустившиеся до этого на один пролёт, подошли к царевичу, тот взгромоздился им на руки, и они начали спускаться вниз. Барон, шедший сзади, с каким-то новым чувством смотрел на этого полуребёнка, полувзрослого.
Спустившись, они долго шли переходами кремлёвских палат, пока не остановились перед большой окованной дверью, возле которой стоял запыхавшийся разрядный дьяк Федька Грибоедов, призванный боярином Хитрово.
— Отворяй, — повелел царевич и, повернувшись к Брюсу, добавил: — Смотри, полковник, это самая страшная клеть на Руси.
Дьяк двумя ключами открыл замки и отворил дверь. Кругом стояли сундуки, полки были забиты книгами.
— Что это? — спросил растерявшийся барон Брюс, заходя вслед за царевичем.
