Рядом с массивной фигурой царя худое тело Хованского с торчащими из воды тощими волосатыми коленками смотрелось странно, лишь болезненная бледность кожи объединяла их. Князь вытянул ноги.
— Государь, говорят, Лаврентий Ордын-Нащокин сговаривает тебя возвернуть Киев полякам. Нехорошая то мысль. С Киева всё русское и почалось. Владимир Святой Русь где крестил? В Киеве! Я ж думе хотел предложить обдумать гербом трёхглавого орла, де каждая голова означала бы три стольных града Руси: Киев, Владимир и Москву.
— Знаешь, Иван, кромя меня все считают тебя за дурака. А победы твои воинские более твоим языком сделаны. Я ведь ведаю, чё за Киев ты не ради Руси держишься, а ради своих поместий. Ты б уж лучша не позорился. А Киев я и без твоих советов не отдам. Русь только тогда Русь, когда и Великая, и Малая, и Белая — все вместе.
Царь поднялся и вышел на берег. Хованский подобострастно поспешил за ним. Двое холопов с рушниками бросились навстречу. Царевич Фёдор посмотрел им вослед и сказал Воротынскому:
— Отец мой — умный государь, а отдыхать почему-то любит с дураками.
Артамон Матвеев вошёл в ворота своего двора и остолбенел, увидев Савелия Сивого и Андрея Алмазова, он замахал на них руками, затем выпалил, обращаясь к Андрею:
— А я думал, што тебя зарубили. До меня дошло, што вор Стенька Разин в Астрахани усех дворян перебил.
— Вон Сивой спас. Из пытошной избы с цепи сбил. Однако корапь не уберегли, пожёг Стенька.
— То ведаю, в своё время с тебя взыщу.
— То не моя вина. Воевода князь Прозоровский не дал «Орёл» увесть.
— С Прозоровского тепереча Бог вопрошает. Ты же могешь свою провинность уже севодня делами замолить. Ведомо мне, што Никон из монастыря, в коем заточен, гонца с грамоткой послал к вору Стеньке. Гонец тот в виде слепца с поводырём где-то здеся, на Москве. Сыщи мне тово гонца, и не токмо вина твоя забудется, но и награду обретёшь великую.
— Брата я повидать хотел, ну да ладно, пойду попытаю дело, Артамон Сергеевич. Хоша всё ж таки не моя то вина.
— Иди с Богом, Андрюша, большего я для тебя сделать не могу. Токма домой не захоть, тама пристава со стрельцами дожидаются. Князь Одоевский самолично разбор ведёт о пожоге царёва корабля. А с Разбойным приказом шутковать плохо, с одних цепей на другие перевиснешь.
Андрей, уйдя со двора Матвеева, дошёл до Георгиевского переулка и, зайдя в дом к Авдотье Немой, переоделся в одежду юродивого. Авдотья жила за его счёт, у неё он держал свои сундуки с драными рубахами нищих и богатыми шубами бояр. Прицепив на спину мешок с тряпьём в виде горба, он вышел из дома и по Дмитровке спустился к Кузнецкому, а через Неглинную и потом по Сретенке, мимо Сретенского монастыря, побежал к «Лупихе», в котором в этот час уже сидела вся окрестная рвань, пропивающая свои ночные доходы.
