При этом, как ни странно, он не выглядел и хвастуном. Скорее производил впечатление человека, стоящего у подножия крутой горы перед началом восхождения и посылающего провожающим милостивый и лукавый привет. Впрочем, оценки свои я привожу по памяти, на которую всегда накладывает отпечаток груз и опыт прожитых лет.
После школы Виктор успешно сдал экзамены в технический вуз, а меня судьба начала швырять об острые углы, которые принято называть «школой жизни».
Изредка, раз в полгода, мы встречались с Виктором, иногда случайно, иногда сговаривались, поддаваясь сентиментальному желанию хоть на часок возвратиться в очаровательный мир юности. (О том, что эта своеобразная ностальгия свойственна и Виктору, я узнал из его заметок.)
Чудное дело, менялись все мы: взрослели, приобретали новые привычки и взгляды, обзаводились семьями и прочее, и прочее; и лишь один Виктор Семенов даже внешне, кажется, ничуть не менялся, застрял на том коротком пятачке времени между последним выпускным экзаменом и ясным июньским утром, когда мы стояли в обнимку на набережной, весь наш класс, любовались Москвой и потихоньку прощались друг с другом.
Виктор благополучно защитил диплом, начал работать, менял работу за работой, и при каждой встрече я видел, что прежнее юное тщеславие распирает его изнутри, как дрожжи. Он еще ничего не достиг, но по-прежнему делился грандиозными планами (всегда туманными), насмешничал над какими–то незнакомыми мне людьми, куда–то постоянно торопился. Наверное, кто–то поспешит вспомнить модное слово «инфантилизм», которым часто пытаются объяснить самые разнообразные проблемы. Нет, к Виктору это определение мало подходило. Мне казалось, что он сознательно и с большим трудом удерживает себя в горячечном состоянии предвкушений, точно человек, который боится отдернуть штору и убедиться, что за окном полдень и он проспал.
Общаться с ним мне становилось все труднее. Не потому, что яд его шуточек задевал меня, а потому, что каждый возраст требует все же какого–то своего ритма и своих обрядов, иными словами, собственной степени серьезности отношения к жизни. Виктор раздражал меня неуемным словесным мельтешением, заквашенным на самолюбовании, а я его, видимо, — нежеланием понять красоту и поэзию его существования. Чтобы не разругаться вдрызг, мы, словно по молчаливому соглашению, совсем перестали встречаться…
Прошло много времени, наверное, несколько лет, как вдруг Виктор позвонил и, будто мы расстались вчера, сообщил, что у него ко мне «маленькое дельце».
