Отчего у Складнева не хватило тогда душевной чуткости понять состояние Назарова, сказать ему что-нибудь теплое, успокоить?
Они долго мотались по лесным дорогам. Назаров молчал, только иногда мучительно морщил лоб, словно пытаясь отогнать неприятные мысли.
Остановились на опушке леса. Справа золотился на осеннем солнце стожок сена. Назаров распахнул дверцу, с удовольствием вдохнул настоенный на травах и увядающих листьях воздух, сказал:
- Знаешь, а ведь старая ель пахнет по-разному... Когда к ней подходишь с наветренной стороны - один запах... - Он не договорил, вздохнул, полез в карман за "Беломором" и закурил. Голубоватый дым потянулся к ветровому стеклу. И тут пошел дождь, мелкий, грибной.
Легонько покашливая и стряхивая пепел себе на брюки, Назаров вдруг заговорил об отце, о том, как тот любил работать на даче и как все при нем было ухожено, как буйно росло. Говорил неторопливо, позабыв о сидящем рядом Складневе.
Дождь усилился, капли застучали по крыше. И вот тогда Назаров произнес фразу... Какую? Складнев не мог вспомнить, и это его мучило.
3
Чем объяснить то удивительное чувство душевной близости, какое возникло у них с Назаро-вым под утро, в наполненной зыбким светом комнате Скворечниковых, за неубранным столом, когда он, Складнев, уже выговорился, сидел опустошенный?
В груде одежды, сваленной в углу, Назаров разыскал свой тулуп, заячью шапку и сказал, кривя губы:
- Ты проводи меня, старичок. Пусть уж они спят. Ишь как всхрапывают. А я в гостиницу за чемоданом. Мне сегодня в Амдерму лететь.
Был он грустен, рассеянно оглядывал стол, спящих. И вдруг лукаво, по-мальчишески подмигнул Складневу:
- А лучок-то маринованный - бельгийский... Вкуснотища. И ведь обычный лук.
Они сверзились по промерзшей скрипучей лестнице, а когда вышли на набережную, на востоке, среди сплошного мрака протаяло вдруг розовое пятно. И окна домов наполнились теплым медовым светом.
Постояли на набережной, наблюдая, как среди льдов тяжело ворочается черный, неуклюжий ледокольный буксир.
- Ты не переживай, - сказал Назаров. - Все будет хорошо. Вот увидишь.
Он пожал Складневу руку и зашагал прочь, стараясь ступать по чистому снегу. И громоздкая его фигура еще долго была видна в бледно-розовом пространстве пустынной набережной. Он так и не оглянулся.
Складневу нужно было возвращаться назад, к Скворечниковым, но что-то тяготило его. Он еще не знал тогда, что всякая встреча с Назаровым будет оставлять такой вот осадок недовольства собой, желание в чем-то разобраться, оправдать себя или, наоборот, осудить. И к этому будет невозможно привыкнуть, как невозможно привыкнуть к угрызениям совести.
