В доме отдыха под Клином я, Ковров и Баранов вспоминали былые дни. Честно говоря, нам было что вспомнить. Например, история о том, как зимой мы сидели на крыше. Было нам лет по восемь. В то время наш район был полон двухэтажных и одноэтажных домов, которые строили пленные немцы. Даже продуктовый магазин возле кинотеатра в народе называли «немецким». Была зима. Мы гуляли по району. Точнее сказать, шатались без цели и дела. Поднимали с земли какие-то предметы и тут же выкидывали. Глазели на всё, на что только можно было поглазеть. Несколько раз мы бросались бежать, завидев вдалеке местных хулиганов. В итоге мы подошли к одному из «немецких» домов. Он был одноэтажным, окна у него были выбиты. Дом окружали высокие снежные сугробы. Дверей в доме тоже не было. Судя по всему, жители его оставили, и довольно давно. Лазить по старым домам – это было одно из наших любимых развлечений. (Однажды мы, кстати, долазились. Ковров развёл костёр на полу почти такого же дома, и дом сгорел дотла.) Зайдя внутрь, мы побродили в темноте среди загнивающих стен и не нашли ничего интересного. Поднялись наверх, на крышу. Сели там рядком на ржавых листах железа, покрытых пластинами подтаявшего снега. Разговор сразу пошёл о том, кто бы мог с этой крыши спрыгнуть. Каждый из нас говорил, что он может, но только не первым. Обвиняли друг друга в трусости. Но первым прыгнуть никто не осмеливался. Сели ещё ближе к краю. Внимательно рассмотрели сугроб, куда можно было бы приземлиться. Подходящая куча снега – белый, пушистый и несмёрзшийся. В такой и провалиться по пояс было бы приятно. Опять заспорили о том, кто подаст пример. Не знаю, как Коврова или Баранова, но меня охватило чувство или даже предчувствие, что прыгать в этот сугроб не стоит. Точно помню, что предчувствие такое было. Видимо, и друзей моих что-то испугало. Короче, не решились мы прыгнуть. Слезли с крыши, подошли к сугробу. Ковров ногой сдвинул верхний рыхлый слой снега. Мама моя, чего там только не было. Палки с ржавыми гвоздями, острое битое стекло, обрезки жести и тому подобная неприятность. Если бы мы в этот сугроб прыгнули, наши родители носили бы нам в больницу передачи.
Также мною была рассказана история про моего дядю. История, в общем-то, довольно страшная. У людей, которым я её рассказываю, всегда появляется странное выражение на лицах. Нечто между испугом и брезгливостью. Я их понимаю.
Дядя был человек замечательный. Родился в Москве. Получил высшее образование. Вышел из института, кажется, инженером. Стал работать по специальности. Как все интеллигенты того времени, читал запрещённую литературу и слушал «Голос Америки». Также дядя писал стихи и вырезал клёвые скульптуры из дерева. До сих пор помню фигуру из корней и половины ствола. «Олень» называлась композиция. Дядя умел по-особому взглянуть на грязный кусок дерева и сделать из него произведение искусства. Отсекал он совсем немного, но в итоге получалось здорово. Он умел найти с деревом общий язык. Находить общий язык с людьми у него получалось гораздо хуже. Дядя связался с диссидентами. По слухам, они активно осуждали культ личности. Осуждали уже после того, как культ личности был развенчан на самом верху. За это, наверное, и поплатились. Просто немного перестарались. Дядю посадили. Сидел он где-то на севере. Там простудил голову. Как говорят, именно от этого он начал потихонечку сходить с ума. Первый случай, когда его ненормальность проявилась, семейное предание сохранило во всех подробностях. Однажды дядя вернулся домой, отозвал свою сестру в сторону и сказал:
