Обитель милосердия [сборник] | страница 75

— Чего там? — шепнул снизу Кременчук, которого под тяжестью ноши начало качать.

Танков успокоил его жестом. Он решался. Можно было попытаться разбить рукояткой пистолета стекло и впрыгнуть, но навстречу, из комнаты, выскочит Будаков, а глаза со света ничего не увидят.

— Быстрее, — попросил Кременчук.

Танков вытащил из кобуры пистолет, осторожно, как показал Велин, снял с предохранителя и с вытянутыми вперед руками, подпихиваемый снизу Кременчуком, принялся втискиваться в форточку. Прошли руки, голова, шея, вплотную самое трудное — плечи. Теперь он висел, пытаясь дотянуться руками до подоконника, и, медленно, осторожно подтягиваясь, втискивал остальную часть тела. Кременчук, приподнявшись на цыпочки, придерживал ноги, и все-таки одна сорвалась: тяжелый форменный ботинок отчетливо ударил по наружному стеклу.

Танков замер. Он понял ошибку. В обуви, в непригнанной форме у него не было шансов проникнуть бесшумно. Надо было бить стекло. Сейчас он висел, перевесившись вполовину, сжимая в правой руке бесполезный в эти мгновения пистолет, и в ужасе ждал, что из темноты подойдет сбоку Будаков и… Страх, дотоле сдерживаемый, расползался по нему. Он так явственно ощутил занесенный над собой топор, как раньше кромсающую тело пулю. Ужас охватил Танкова… Его передернуло, и одновременно он почувствовал под одеждой мерзкую сырость. Он рванулся вперед. Забыв об осторожности, с хрустом протискивался сквозь раму, извиваясь, будто червяк на крючке. Наконец неловко перевалился через подоконник и, лишь слегка смягчив удар, упал на пол. Тут же вскочил и, отчаянно скрипя новыми ботинками, отбежал в самый темный угол у противоположной стены, с отчаянным звоном свалив по дороге какой-то таз.

Издалека доносился до него увещевающий голос Велина:

— Пока у тебя только хулиганство, ну дадут года три, может, еще и условно, а если и впрямь на такое дело решишься — да это ж вышак без разговора.

«Не может быть, чтоб не слышал, — затаившись в углу, не верил Танков. — Что ж не вышел? Или навел стволы на дверь и ждет?»

Он явственно различал напряженно прильнувшую к окну фигуру Кременчука. Намокшие брюки прилипли к телу и неприятно покалывали. Теперь оставалось рывком ворваться в комнату — глаза уже привыкли к темноте. Но, дважды пережив ужас смерти, Танков никак не мог решиться на это в третий раз и только покачивался бессмысленно. Наконец, почти ничего уже не соображая, единственно желая хоть чем-то всё это кончить, он подбежал к двери, рванул ее на себя, боком проскочил косяк, вжался спиной в печь справа от входа и замер, нервно водя перед собой пистолетом. Прямо напротив него, за столом, сидел крупный, с отечным небритым лицом мужчина лет сорока и в упор его разглядывал. Рядом — стволами вверх — стояло прислоненное к табурету ружье. Детей Танков не видел, но сзади, за печью, с облегчением услышал взволнованное шушуканье.