Он знал, что метит в больное место. Сумароков любил стихи больше всего на свете и, чтоб иметь возможность без помехи сочинять, при выпуске не объявил своего желания служить в гвардии и в полевых полках, а, с одобрения главного командира корпуса графа Миниха, был назначен в его канцелярию адъютантом. В статскую службу, как Мелиссино, он выходить не хотел, полагая, что дворяне служат в военной и возрастают к защите отечества, но маршировки, парады и караулы были ему противны. Сумарокову казалось, что он лучшим образом решил свою судьбу, и насмешка товарища его не смутила.
— Воин служит отечеству шпагою, поэт — пером и рифмой, — твердо сказал Сумароков, — и служба его никак не меньше, а, напротив того, еще и важнее будет, потому что стихом своим он пороки людские исправляет и на пользу общую трудится.
— Как бы не так! — не замедлил ответом Собакин. — Может быть, где и живут поэты столь величаво, да не у нас. Слышали вы, что кабинет-министр Артемий Петрович Волынский с академическим секретарем Тредиаковским сделал? Избил его, да и взятки гладки. Вот Криницын знает, сам видел.
Кадет Криницын был вхож в дом Волынского, рассчитывал на карьеру и выполнял поручения министра. Он помогал в устройстве Ледяного дома и маскарада на шутовской свадьбе. Историю с Тредиаковским Криницын рассказывал кадетам, но был не прочь повторить ее перед гостями с подробностями.
2
История заключалась в следующем.
С начала 1740 года в Петербурге готовились к празднествам по поводу окончания русско-турецкой войны. Пышностью торжеств императрица Анна Ивановна и ее придворные как бы старались скрыть великую цену, в которую обошлась война, — сто тысяч солдат и многомиллионные денежные затраты.
Перед Зимним дворцом в Петербурге 14 февраля были собраны гвардейские и армейские полки. Императрица в парадном парчовом платье, с бриллиантовою короною на голове, в сопровождении герцога Курляндского Бирона, своего необъявленного мужа, во главе огромной свиты прошла в придворную церковь. Секретарь Бакунин, окруженный герольдами, с амвона прочитал манифест о мире. Залпами стреляли пушечные батареи с Петропавловской крепости и в Адмиралтействе, гремели трубы и литавры.
По городу, предшествуемые литаврщиками и трубачами, медленно проезжали пестро разодетые герольды, читали манифест о мире и бросали в народ золотые и серебряные жетоны. В улицах было светло — согласно приказу на каждом подоконнике горело не меньше десяти свечей.
