Его наблюдал я на глади воды,
Когда наклонялся над нею тот,
Кто теперь, как я знаю, мертв.
Поэтому гроб не могу я открыть.
Ведь во мне страх двоих: может быть,
Я и есть тот двойной, что сейчас лишь возник
На этом изменчивом лике земли
Безродной тварью, сходной с нетопырем,
Что между пальм висит над хижиною ночью,
Такою тварью, что хотела б веселиться.
Но кто один, тот, в сущности, никто.
Чтоб он стал кем-нибудь,
Необходим другой, чтобы назвал его, окликнул.
Потому хотел бы все же я взглянуть, что там внутри,
Взглянуть, пока я связь с родными ощущаю.
Возьмем, к примеру, лес. Существовал бы он,
Когда б никто через него не шел?
А странник, что идет там, где был раньше лес,
Что может он узнать о нем и о себе?
Он видит, как его следы
В болотистой земле водою заливает.
Что лужи объяснят ему?
Как думаете вы?
Откуда Гэли Гэю знать,
Что он и впрямь есть Гэли Гэй?
Если б ему отрубили руку
И он нашел бы ее потом
Где-нибудь в яме под стеной,
То разве Гэли Гэй узнал бы руку Гэли Гэя?
Разве крикнула бы его нога — это ведь наша рука?
Вот почему я в гроб не загляну.
К тому ж я убежден, что разница
Меж ДА и НЕТ не так уж велика.
И если б Гэли Гэй и не был вовсе Гэли Гэем,
У матери иной он грудь сосал бы,
А она была б матерью сына другого, раз уж
Она не его, но все равно он сосал бы.
Был бы рожден он в марте, а не в сентябре
Иль в сентябре минувшего уж года, то
Разница составила б всего неполный год.
Но именно за год и человек становится другим уж человеком.
И я, такой как есть, и я — совсем другой
Кому-то оба мы нужны зачем-то.
Я даже не взглянул на этого слона,
На самого себя гляжу теперь сквозь пальцы,
Отбрасываю все, что есть во мне дурного,
И становлюсь приятным.
