Но не суждено было раскосмаченной и плачущей Найне подняться с колен. Она не видела, как второй монах ловко выхватил из рук у одного охотника тяжёлое копьё. И также ловко расправился с его хозяином, а попутно и с другим охотником, он был виртуоз в этом деле. Убивать, это и было его предназначение в жизни, и делал он это с великим удовольствием на лице.
Пущенное его сильной рукой копьё пронзило согбенную мать Никодимки насквозь и прикололо её к земле, как бабочку. И всё это происходило на глазах у ребёнка.
Не помнил Никодимка, как вложил острую стрелу в свой охотничий лук.
И как он целился в монаха, ребёнок тоже не помнил. Он видел торжествующие глаза убийцы: тот безумно ликовал. Он хотел ещё бесконечно много убивать ни в чём неповинных людей, потому что чувствовал себя выше их — случайных ничтожеств. Он вершитель чужих судеб, их кара!
А он, повелитель, безнаказан в своём совершенстве убивать их как мух. И во всём этом хаосе — законный хозяин, как сама смерть! Он так же могуч! Могуч!
Стрела угодила монаху прямо в глаз и опрокинула его на спину без всякого усилия. И избавила его от всяких иллюзий о своём могуществе: и он тоже муха в руках смерти.
Дрожащий от робости рассвет был незаметен в пылающей кровавой ночи. Но пришло время и ей удаляться на заслуженный покой. И она нехотя освобождала ему место, в этом дымящемся вертепе смерти.
Почти все люди стойбища погибли в этой, учинённой монахами, бойне. Тела их были разбросаны в самых различных позах. Картина побоища была самая ужасная, и надо было быть камнем, чтобы не разрыдаться. И даже бывалым и видавшим виды охотникам было горько. Плакали все без исключения.
Старый шаман приказал живым охотникам собрать все тела своих погибших сородичей в одно место, в центре бывшего стойбища, в одну общую могилу. И щедро засыпать её песчаной землёй. И он, как не старался, не мог скрыть своих слёз, как не прикрывал их космами седых и жёстких волос.
— Пусть здесь, со временем разрастутся красивые пурпурные пионы, и хоть как-то скрасят нависшую над курганом вечную грусть. Пусть тучка порою горестно всплакнёт по невинно убиенным людям. Убитых монахов никто не убирал. Их обгоревшие тела эвенки засыпали разным хламом, что полностью не сгорел в пожарище, и этот их погребальный костёр ещё долго чадил и догорал. Сильнейший ветер, что пронёсся с Амура над их пеплом, зашвырнул его высоко вверх под самые чёрные тучи. А те не приняли его, и с отвращением растёрли своей необузданной массой в пыль. Затем брезгливо омылись холодным дождём. Всё!
