— Что это такое?
— Это такая маленькая чайка. Она обычно крутится у рыболовного судна и кормится рыбьими внутренностями, которые выбрасывают при пластовании рыбы. Зуйками еще называли и поморских юнг, которые, кроме остатков улова, никакого вознаграждения не получали. С семи лет Воронин и был зуйком. А родился он в Сумском посаде, богатом поморском селе, где сходились почтовые дороги из Петербурга, Кеми, Онеги, там же собирались и паломники, что следовали в Соловецкий монастырь. Ну, в тех местах строго соблюдались всякие морские традиции и праздники. Владимир Иванович рассказывал: малые дети желали рыбакам попутного ветра, и их одаривали конфетами да калачами. Мальчики знали каждое судно и шли на берег встречать и помогать тем, кто вернулся. С одиннадцати лет Воронин плавал на паруснике «Иоанн Предтеча», тогда было принято парусники называть именами святых, дабы заручиться их поддержкой в трудную минуту. Вот и лазил на марс — паруса ставить да убирать. Высоко! Закалка с детства, одним словом. Потом служил на пароходе «Преподобный Савватий» и дослужился до старпома. Вся его жизнь связана с морем: в море родился, в море и умрет. Но что интересно — плавать не умеет.
— Да ну! — удивился Буйко.
— Я тоже сперва удивился, а потом подумал, что на Севере умей плавать не умей, а конец один: долго не продержишься — замерзнешь. Если вовремя не спасут. Воронин — удивительный человек. Между прочим, он ездил спасать Амундсена. Да только спасать уже было некого.
«Да ведь и ты сам удивительный человек, — подумал Буйко. — Уже столько успел испытать: и полет на дирижабле «Граф Цеппелин», и зимовки на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа, и поход «Сибирякова»…»
— С ним, конечно, пройдем весь Севморпуть, — продолжал Кренкель и потом из суеверия добавил: — Должны пройти, если все будет в порядке.
Но вот на площади стало тихо. На открытом капитанском мостике появился капитан Воронин в черной форме с золотым шитьем.
Попыхивая паром, брашпиль[2] начал выхаживать грязную от ила якорную цепь.
Лицо Воронина было настолько неподвижным, что казалось твердым.
— Якорь чист! — как-то чрезмерно радостно крикнул боцман.
Капитан, на котором теперь сосредоточились взоры всех провожающих, слегка наклонился к красно-медной, ярко надраенной переговорной трубе и сказал:
— Тихий вперед!
«Челюскин», украшенный всеми своими флагами, дал гудок и стал медленно разворачивать широкий нос.
За кормой пошли волны, просвеченные сбоку солнечными лучами.
