Открывая дело Чикурова И. А., он узнал бы, что родился на Рязанщине. Ну, школа, драмкружок, детский хор — все это есть в документах. Имеются грамоты. За участие в областном смотре. Затем-консерватория. Та-ак, сказал бы следователь, это уже интересно. По классу вокала. На третьем курсе гражданин Чикуров уходит из консерватории. По болезни. Профнепригодность.
Теперь я отношусь к этому спокойно. Тогда было худо.
Это мягко выражаясь. Подвело горло, осложнение после гриппа. «Закон подлости»: бутерброд падает маслом вниз, единственная монета закатывается в единственную щель в полу… И ещё русская пословица (ими я нашпигован благодаря словоохотливости родителей) — бодливой корове бог рог не даёт…
А дальше мой коллега был бы поставлен в тупик. Почему Чикуров поступил на юрфак в МГУ? Первое — здание факультета тогда было рядом с консерваторией, по той же улице Герцена.
Чепуха, сказал бы следователь. В принципе-да. Право и вокал так же далеки друг от друга, как Кулундинская степь и ярославские леса. Хотя, говорят, профессор, который читал нам трудовое право, был когда-то главным режиссёром Театра оперетты…
Может быть, юношеское увлечение Конан-Дойлем, Эдгаром По и Адамовым? Я бы ему сказал, что не так. Прочёл этих авторов в зрелом возрасте (карточка в библиотеке консерватории).
«Шерше ля фам!»[1] — воскликнул бы следователь. И был бы близок к истине.
Но вот найти эту женщину… А если бы и нашёл, она бы сказала, что никакого Чикурова И. А. не знает. Как это ни горько. Сейчас, правда, уже не горечь, а воспоминание о горечи. Хотя в Новосибирском аэропорту меня на некоторое время посетили грустные мысли.
О той женщине, тогда — стройной девушке, никто не знал. Даже мои самые близкие друзья. По их мнению, у меня была скверная привычка замалчивать свои личные дела. А я просто-напросто ревновал её даже к родителям.
Понимаю, качество не совсем лестное. Но что поделаешь?
Натуру не изменишь.
Но если я все-таки решился бы давать показания, следователь узнал бы правду.
Два года я пропадал на лекциях по уголовному праву, криминалистике, судебной психиатрии и прочим дисциплинам, что читатал будущим юристам. И не потому, что они меня увлекали. Мне хотелось почаще быть рядом со своим «предметом» (как говорит моя мать).
И когда врачи сказали, что петь я уже не буду, а смогу только подпевать, я недолго думая перебрался вниз по улице Герцена. Хотя меня оставляли в консерватории на дирижерско-хоровом факультете. Но мысль о том, что мне придётся учить кого-то петь и не петь самому, совсем не грела. Представьте себе, всю жизнь оплакивать свою неудачу…
