Серафима с гордостью поведала Тане о заведенном ею хозяйстве: чушки, куры с петухом, три гуся; бочка с огурцами, бочка с капустой; несколько мешков картошки в погребке. Тане пришлось подняться и взглянуть на все эти богатства.
Они заглянули в комнату, которую теперь занимал Беридзе. Несколько мелочей изменили это несимпатичное Тане былое жилье Константина. Смешанный запах табака и одеколона («много курит и ухаживает за бородой, брызгает на нее духами», — объясняла дотошная Серафима); свежие технические журналы с бумажными закладками («приходит поздно и читает, читает до рассвета»); раскрытый том Маяковского, несколько трубок, охотничье ружье на стене и под ним фотоаппарат на ремне («Ольгу приглашал сниматься — отказалась, меня снял, смеется — едва мол уместилась на карточке»); фотография симпатичной седенькой старушки («мать его, она в Грузии живет, в том месте, где родился Сталин; нежно очень о матери отзывается, деньги ей посылает и письма»); искусно сделанные макеты мостов, модель какого-то цилиндрического сооружения, кипа фотографий дальневосточной тайги и Адуна («рассказывал нам — всю страну обходил, на многих стройках работал, смеется — строить буду, пока белых мест на нашей земле не останется, тогда сам себе построю памятник и лягу под него»),
Ольга застала их беседующими.
— Сплетничаете? — спросила Ольга, подозрительно взглянув на Серафиму, на подругу и на портрет мужа.— Ты, хозяйка, и отдохнуть человеку, наверное, не дала своей болтовней.
Серафима сразу притихла, подхватила цигейковую шубу племянницы и скрылась. Подруги обнялись.
— Египтяночка, похудела, глаза стали еще больше, — ласково сказала Таня.
— Опять болею, — Ольга подняла забинтованные руки.
У нее дважды в году повторялись приступы суставного ревматизма. Она спокойно смотрела на Таню большими светло-голубыми глазами. В гладкой прическе с пробором посредине, в чуть заметных горьких складках губ, во всем ее тонком лице таилось выражение строгой печали.
Таня снова с горячностью обняла Ольгу. Одинаковые ростом, они резко отличались друг от друга: Таня казалась крепче, сильнее нежной, хрупкой и смуглой Ольги.
— Жалеешь меня, дорогая подруга? Вижу, Серафима наговорила тебе всякую ерунду — ты и раскисла.
Ольга высвободилась из объятий Татьяны и попросила ее развязать на спине тесемки докторского халата. Сумерки быстро сгустились, к окнам подступила ночь. Подруги посидели в потемках, пока электростанция не дала свет. Ольга, как ребенка, укачивала то одну, то другую свою руку.
