— Монашки! — негромко поправил его Цыган. — Монашки-послушницы…
— Какого черта они здесь?
Вопросы повисали в воздухе, никто не брал на себя смелость ответить.
— И что делать собираются?
— Что делать собираются? Вешаться.
— Сам вижу — не слепой. Зачем вешаться?
— Тебя дурака боятся…
— А чего меня бояться? — обиделся Леша.
Солдаты говорили все сразу.
Лейтенант не перебивал — складывал в уме увиденное и услышанное, — словно процеживал через решето воду, чтобы промыть горох — вода стечет, горох останется.
— Не больно хотят вешаться… Хотели бы — нас не стали бы дожидаться…
— А не хотели бы — давно деру дали! Кто держит?
— А, может, у них приказ такой…
— Какой? Вешаться? Сдурел, что ли?
Гаврилов приостановил солдат:
— Вот что, хлопцы… Дело тут неясное и, думается мне, — не простое… Мой приказ такой — этих бедолаг как-то снять надо или уговорить, чтобы сами, значит… снялись… Только не пугать, не шуметь — миром…
— А што с ними царамоница? Хотят вешаца, пусть — вешаца, чужими паскудами меньше! — Петр Савицкий угрюмо смотрел на командира.
Лейтенант знал, что солдату Петру Савицкому некому писать письма, и ему никто не пишет — обескровленная Белоруссия осталась далеко позади, а ее солдат Петр Савицкий несет в своем сердце пепелища и безлюдье изуродованной своей земли. И сердце его очерствело, словно обуглилось на далеких пожарищах.
— Не хотят они вешаться, Петр Давыдыч! — обратился Гаврилов к солдату.
— Почему так решил, командир?
— Ты видел их? Хорошо видел?
— Я б на них лучше иначе взглянул… — и старый солдат тронул рукой ствол автомата.
— Петр Давыдыч, да у них же руки связаны…
Все разом примолкли.
Василий не зря долго рассматривал неясные фигуры, мучимый загадкой, и только теперь он понял, что не давало ему покоя и теребило мысль — неестественность их поз! Вернее — естественность, но только для настоящих повешенных — руки у всех были связаны за спиной, но они же были живы?!
Гаврилов стал рассуждать вслух:
— Вот что, пожалуй, получается. Видно, их недавно привезли и загнали сюда, зная, что мы вот-вот явимся. Застращали, а может, и Богом уговорили смертную муку принять за райское блаженство — вроде святых, мол, станете…
— Неужто такое бывает? — изумился Фомин.
— Бывает, у людишек все бывает… — остановил его Цыган.
— Продолжаю. В штабе насчет мирного населения, как предупреждали? Чтоб миром, только миром… Да и о монашеском звании говорилось — тут этих служителей много, и сила они в этой стране, большая сила, народ их слушает… Вот и выходит — повесятся монашки — русские солдаты виноваты — насилуют мирное население, да еще и вешают, потом докажи, что не так…
