— Теперь я не дурак — или давайте высшую, или только меня и видели — между нами, меня ждут в Сызрани…
— А ну, подойди, подойди — не укушу, хоть ты и подлец…
— Что это тебя так разнесло, дорогуша?
— До зарплаты не подкинешь? Сам знаешь — Крым…
— Конечно, жить с ней можно. Нужно ли? Вот вопрос!
— Осторожнее, Зиночка, побереги помаду — ты стольких уже целовала, себе ничего не останется…
— Между прочим, несмываемая…
— Ой, покажи…
— Сама вязала? Не может быть…
— С ними только одно — надо требовать… Требовать и все. На первом же собрании встану…
— Еще одна роль, а славы все нет…
— У новенькой ножки толстоваты…
Сколько вздохов, взрывов любви, огорчительных всплесков — «Не может быть, чтобы он… Подлец!» — самоутверждений — «Нет уж, в новом сезоне я другой… Шалишь, я стал другой…» — два часа, три часа гул человеческих голосов, заглушивших бы любые водопады мира, окажись они вблизи сцены провинциального театра в день открытия очередного сезона.
На другой день все стихло и вошло в привычное русло.
Впереди — двенадцать премьер года, обязанных, если уж не соответствовать мировым шедеврам, то, во всяком случае, отвечать самому высокому уровню. В масштабе города. И кормить труппу.
Уральская осень резко сыпала горящие листья на здание театра, опоясанное мощными колоннами, и дивилась человеческой суете.
А я жадно впитывал в себя эту суету. Мне тоже хотелось спрашивать и чтобы меня спрашивали, целовать молоденьких актрис, шутить. Но, увы, я был чужим на этом кратковременном празднике.
Первые дни сезона на сцене восстанавливались спектакли прошлого года, не снятые еще из репертуара. Они дадут возможность отрепетировать новый спектакль, потом опять новый. Каждый месяц. Художники, не очень мешая актерам, что-то подкрашивали, подновляли, прибавляли в декорациях, электрики ладили свет, актеры повторяли роли, вспоминали мизансцены, музыканты, не очень слаженно, вновь тревожили Великих оперетты — Кальмана, Легара, Штрауса…
Мне нравились эти репетиции, нравился полутемный зал, откуда можно было, забившись в дальний угол, постигать и принимать эту странную забаву взрослых людей — оперетту. Восстановление спектаклей, еще не надоевших не только зрителю, но и самим творцам, лучшее время в театре. Актеры на сцене свободны, импровизации легки и неожиданны, в ткань незамысловатых текстов легко вплетаются имена товарищей, намеки на кулуарные события, обсуждение случайно увиденных в зале товарищей. Легко повторяются отдельные сцены, и, вдруг, увлекаясь, актеры играют, что называется, «в полную ногу», играют чисто и изящно, заражая партнеров и увлекая тех немногих, что расселись в разных углах пустого зала. И вмиг возникает ощущение праздника, легкого и чистого — никто не думает об успехе у публики, не дрожит от того, что смотрит худсовет, решающий прибавлять или не прибавлять десятку к зарплате. Это прекрасный миг театра, свободный от корысти, зависти и потому становящийся выше всяческих поверхностных суждений о несерьезности этой игры взрослых.
