Егор достал из рюкзака целлофановый пакет, извлек сигареты, сухой спирт. Взял кружку и зажег в ней несколько таблеток. Веселое пламя заплясало в алюминиевом очаге, высветив лодку, двоих людей, весло поперек лодки и сгустив тьму вокруг нее. Вторую кружку, большую, зачерпнув ею забортной воды, он поставил на край первой, не закрывая ее полностью, чтобы пламя могло «дышать».
— Ползи ближе, только аккуратнее… Грей руки, кури… Скоро чай пить будем.
Потом они пили чай, а лодка неторопливо уволакивалась течением в сторону их дома, все дальше от протоки… Андрей украдкой поглядывал на товарища, разглядывал его, совсем незнакомого, другого человека, не того, кто первый раз взял его на охоту, даже не того, кто сегодня сидел с ним в лодке по пути т у д а — этого человека он не знал! Какое-то новое чувство крепло в нем: стало казаться важным, что думает о нем этот молчаливый человек и еще более важным, чтобы думал он о нем, Андрее, что-то хорошее, пусть и снисходительно, но добро…
Пытаясь найти нужный тон в общении с Егором, приладиться к его манере разговора, Андрей сказал:
— Жаль, что сегодня вовсе без дичи оказались…
И осекся, почувствовав, что не знает, как говорить с Седовым.
Слова показались фальшивыми и оттого пустыми.
Егор снял очки, долго протирал их, потом водрузил на острый нос и заговорил.
Он говорил без недомолвок, ничего не скрывая, не стараясь вызвать жалость, а просто выговариваясь — наверно пришло время. За последние годы он так устал, что стал бояться мрака, который прокрался к нему в душу, и не знает, как от него избавиться.
Возможно, что этот проклятый шторм был последним пределом его терпения, а косвенной причиной был и сам Андрей — Егор признался ему, что давно, да что там давно, сразу почувствовал его неприязнь.
Он рассказал, что у него четверо детей и все они не его дети.
Приемные! Рассказал, что жена старше его и сильно больна, несколько лет не работает — и четверо его приемных детей для нее… тоже приемные! Дети тоже не совсем здоровы, часто болеют. А по его разумению, куда легче болеть самому, чем смотреть, как болеют дети и женщина, которую любишь. Рассказал, что живет в коммунальной квартире гостиничного типа, в доме, что недалеко от театра. Квартиру отдельную обещают дать. Давно обещают. Но он же не ведущий артист…
И совсем просто сказал, что продажей лодок и охотой здорово подкармливает семью…
Он говорил без жалости к себе и без гнева на жизнь и на людей. Он никого не обвинял, он просто говорил о с в о е й жизни, такой, какая она есть, и менять ее он не собирался, потому что это была его ж и з н ь.
