Покинув уральские владения купцов Строгановых, казаки под командой Ермака несколько месяцев шли вверх по рекам, перебирались волоком от реки к реке, зимовали, снова шли по рекам и только летом вступили в стычки с сибирскими татарами. После череды побед над ханом Кучумом, осенью 1582 года Ермак вступил в город Сибирь (Кашлык) и стал принимать местных племенных вождей, приходивших к нему с дарами – рыбой и пушниной. Вожди приносили присягу, обещая раз в год платить оговоренную подать, ясак. В ответ новый «хан» обещал защищать население от старого хана – так сибирские жители становились подданными русского царя.
И долгий путь, и сражения, и установление отношений подчинения с местным населением – все это похоже на страницу из хрестоматии по колониальной истории. Эрнан Кортес, отправившийся в Мексику и подчинивший ацтеков испанской короне за 60 лет до сибирского похода Ермака, действовал примерно так же, хотя и более жестоко. Эти истории сопоставимы. Представление о России как о колониальной державе – не экзотика. Эта тема была настолько же широко распространена в исторической дискуссии 100 лет назад, насколько мало обсуждается сегодня, полагает Александр Эткинд, посвятивший развитию колониального подхода к нашей истории книгу «Внутренняя колонизация»[105].
Речь не только об освоении русскими отдаленных восточных территорий, а об истории страны в целом. И Сергей Соловьев определял ранний период русской истории как колонизационный: «То была обширная, девственная страна, ожидавшая населения, ожидавшая истории: отсюда древняя русская история есть история страны, которая колонизуется… Но рассматриваемая нами страна не была колония, удаленная океанами от метрополии: в ней самой находилось средоточие государственной жизни; государственные потребности увеличивались, государственные отправления осложнялись все более и более, а между тем страна не лишилась характера страны колонизующейся»
